Письма леди Рондо

Вы справедливо браните меня за то, что я ездила за реку, когда со мною мог встретиться такой же случай, какой я вам описала в предыдущем письме, но г. Г., рассказавший вам об опасности, должен был также упомянуть и о причине, побудившей меня ей подвергнутся. Я ездила посетить больную иностранку лежащую при смерти, и не имеющую здесь никого знакомых, в таком состоянии она должна была ввериться своим слугам; можно ли её не посетить? Я думаю, Вы помирились со мною, согласившись, что милосердие должно быть важнейшею причиною, нежели геройство; тот подвиг (равно как и многие другие) теряют свою цену, когда об нем узнают все. Скажите, когда Вы прогуливаетесь в парке, полном народу, можете ли назвать имена всех гулящих? Если нет, то как можете спрашивать меня: «какие ещё лица составляют двор!» я уже описала вам людей, управляющих внутренними и внешними делами государства; остальное есть ничто иное как дополнение и состоит, как и при всех дворах, из военных и собственно придворных чиновников, хотя здесь существует большое различие между этими двумя классами, нежели при других дворах. Первые вообще дики и грубы, всегда во Фронте, без ласковости во взорах и приятности в приёмах; все это рож-дает понятие об ужасном ремесле их звания. Они кажется назначены составлять мебель для залы; хотя надобно им отдать справедливость, они своими поступками никогда не оправдывали того, к чему их назначают. Другой класс напротив состоит из тех отличных людей, которые весьма обыкновенны и хорошо одеты. В одном письме я описывала вам одну забаву, и именно катанье с горы, от которой как Вы может быть думаете, мы сделались канатными танцовщицами и шутихами. Теперь мы сделались кажется драгунами, именно с тех пор, как при дворе главною забавою сделалось стреляние в цель и беганье: от этого я уже не могла отговориться, как от катания, когда я выстрелила, мне сказали, что я попала в цель, тогда как я дрожала всем телом и не смотрела вперед. Но при всей своей трусости, я ещё могу уверить, что некоторые из тех отличных людей, о которых я выше говорила, кажется боялись больше меня, и я смею сказать, что если бы дамы исключены были от этой забавы, то они с радостью отдали бы свои сюртуки первой женщине, которая бы захотела поменяться с ними своим платьем. Я впрочем согласна с ними, что всякая женщина должна быть одета в такое платье, которое бы исключало и от этих забав. Впрочем придется ли мне быть петиметром, забавницей, или во что бы я не нарядилась, я всегда буду постоянна в моем уверении и проч.

ПИСЬМО XXXIII

Милая моя.

Вы без сомнения воображаете, что я в самом деле сделалась брюзгливою, потому, что как Вы видите, нахожу величайшее удовольствие в том, чтобы описывать характеры лиц нашего пола. — Или если Вы так обо мне не думаете, то заставляете меня думать об Вас, то, чего мне прежде в голову не приходило. Если мы не заражены излишним самолюбием, то нам должно бы: лучше стараться, управлять нашими поступками так, чтобы они были в высшей степени безукоризненны, а не искать пятен в поступках других. Так как я не могу отказаться отвечать на ваши вопросы (хотя и весьма удивляюсь, что Вы их предлагаете) то я воображаю что мы болтаем за чайным столиком и рассуждаем о нарядах для дня рождения и о брюссельских кружевах; я рассказываю вам, в чем кто был одет и на ком было платье по моему вкусу, с небольшими замечаниями, какие делаются, когда мы говорим о нарядах, а не об женщинах. Также я буду говорить и здесь; хвалю ли я, или порицаю, это не может иметь никаких следствий, потому, что лица мною описываемые вам не известны; иначе Вы никогда бы не убедили меня дать об ком нибудь моё мнение, хотя бы оно и нисколько не оскорбляло чести другого.