Письма леди Рондо

Императрица называется Евдокией и происходит из благородного дома Лопухиных [51]. Царь женился на ней в юных летах (бывши 17 л.) и имел от неё сына (царевича Алексея), который приговорен к смерти и оставил после себя сына и дочь. Сколько бедствий перенесла эта несчастная Государыня! Самым сильным ударом была для неё, без сомнения, смерть юного монарха, её внука; это несчастье постигло её тогда, как она, казалось, превозмогла уже все свои бедствия. Нынешняя императрица весьма уважает эту знаменитую отшельницу и часто посещает ее. Она присутствовала при помазании императрицы на царство и сидела на нарочно устроенном месте, откуда она не была видима. По окончании церемонии императрица подошла к её месту, обняла её, поцеловала и просила её дружества, при сем обе обливались слезами. Так как Евдокия вошла в церковь тайно, ещё прежде самой церемонии, то и при выходе она долго оставалась в церкви, и не хотела быть на обед во дворец, из уважения к монашескому одеянию; толпа придворных по обыкновению бросилась к ней с громкими поздравлениями, которые она принимала ласково. Вы можете догадываться, что и Ваша покорная слуга находилась в числе поздравителей; да, я была так счастлива, что могла долго смотреть на несчастную. Так как я одета была по-английски (по причинам, которые рассказывать будет весьма долго и не нужно), то она спросила, кто я такая. После пожелала видеть меня ближе, смотрела на мой убор и сказала: «Я слышала, что англичанки славятся красотою и, думаю, это правда, потому что они не рассчитывают на то, чтоб своими костюмами, особенно головным убором, придать себе как можно больше прелестей, и не смотря на то, костюмы их очень нарядны и скромнее всех других, сколько я видела; особенно шея совершенно покрыта.» Она, кроме того, наговорила мне много лесного о моем лице, стане и проч. и пригласила меня к своему двору, которого приёмы и вежливость, как видите, она ещё не позабыла. Теперь она потолстела, но, несмотря на её лета, на лице остались следы прежней красоты. Её лицо выражает важность и величие, которые, впрочем, растворены какою-то ласковостью. Её пламенные глаза так проницают говорящего с ней, что кажется она читает в самом сердце. Если её судьба также трогает Вас, как и меня, то я очень довольна, расставаясь с Вами.

ПИСЬМО VIII

Милая моя,

Не дивитесь что я ничего не говорю о наружности и характере новой Государыни. Признаюсь, я не видала её вблизи после коронации, хотя были балы и маскарады при дворе и у многих иностранных Министров (которые она удостаивает своим присутствием), и, кроме того, два раза в неделю бывают собрания в большой зале, но я не бывала нигде; бедный В. [52] очень болен и нисколько не поправляется. Смотря на его страдания, я не могу не мучиться, и мои опасения увеличиваются со дня на день. Ах, если б мне немного Вашей философии в несчастьях — но я нисколько не имею твердости, несмотря на то, что силюсь укрепить свою слабую душу, чтоб хотя с приличием сносить несчастье. Теперь вдвойне чувствую разлуку с моими друзьями, особенно с Вами. Вы своею опытностью и рассудительностью могли бы меня утешить и внушить твердость. Случай познакомил меня с одним дворянином и его женою, людьми чрезвычайно добрыми. Они с трудом оставляют меня, и, так как мой больной охотно остается с ними, то они ходят за ним во время моего сна; и теперь они с ним, когда я иду спать в первый раз чрез трое сутки. Но прежде, нежели наслажусь покоем, спешу уверить Вас, что я при всех переменах в жизни Ваша и проч.

ПИСЬМО IX

Милая моя,

Сердечно благодарю Вас за вашу великодушную заботливость, которую Вы выражаете в письмах. Я гораздо здоровее, нежели можно предполагать, но не смею сказать того же о состоянии моей души. Ваша душа так мало подвержена слабостям человеческой природы, что Вы с трудом можете представить слабость душ чувствительных. Я смотрю на Вас как на мужчину, который не хочет во время несчастий искать женского утешения в слезах. Хотя Вы иногда согласны допустить малодушие, детское уныние при первых ударах судьбы, но Вы требуете, чтобы, когда пройдут первые порывы скорби, по-прежнему вами управляли рассудок, решимость и отречение от слабостей человеческих. Удивляюсь Вашему образу мыслей, но не думаю, чтоб когда-нибудь я могла подражать Вам. На мне лежит теперь множество обязанностей, и я не могу в точности поддерживать нашу переписку. Надеюсь, Вы меня простите. Я льщу себя счастьем, что будущим летом возвращусь в Англию. Здесь беседы Ваши излечат меня от уныния в несчастьях, наставят меня, как должно вести себя, чтоб сохранить название Вашей и проч.

ПИСЬМО X

Милая моя,