Письма-минутки

Несколько недель назад я обратился к своему другу Гезе Хавашу[2] с просьбой раздобыть для меня сборник Ваших стихотворений. К искренней своей радости я получил от Вас в подарок том «Избранных стихотворений», к тому же с лестным для меня посвящением. Это авансом проявленное доверие побудило меня — помимо благодарности дарителю — испытать чувство укора самому себе, укора, с каким я читаю Ваши стихотворения. «Почему же лишь теперь?» — начинает свои упреки разбуженная совесть, но затем я успокаиваю ее и себя мыслью: так оно и должно было случиться, чтобы встреча с Вами произошла именно теперь, «nel mezzo del cammin»[3]. Именно в эти трудные годы, когда из-за моего еврейского происхождения я все острее чувствую свое одиночество, оно громоздится вокруг меня подобно ледяным торосам в Арктике. Пожалуй, мне никогда не удалось бы настолько глубоко проникнуться Вашим первозданным одиночеством и совершенно свободно блуждать в Вашем задымленном, прокопченном и все же извечном мире, если бы не нынешние времена, когда рамки реального мира смыкаются все тесней. «Куда ни ступи, словно воды разверзаются. Народ захлопнул дверь перед нами», — говорится в строках о Страхе, и на эти слова откликается и мой собственный страх: страх смерти и отверженности, что в конечном счете одно и то же.

Дабы не злоупотреблять Вашим терпением, позвольте завершить письмо словами благодарности — не за книгу, не за дарственную надпись, а за нечто гораздо большее. Если это слово не стерлось от частых употреблений в редакционных посланиях, благодарю Вас за утешение. Пожалуй, это максимум того, что один человек может дать другому.

Будапешт, 28 февраля 1941

Ваш искренний почитатель и приверженец

Иштван Эркень.

In memoriam dr. K.H.G

— Halderlin ist ihnen unbekannt? Вы знаете Гельдерлина? — поинтересовался профессор К.Х.Г., когда рыл яму, чтобы закопать дохлую лошадь.

— А кто это? — спросил немецкий охранник.

— Автор «Гипериона», — пояснил профессор К.Х.Г, он очень любил просвещать людей. — Крупнейший представитель немецкого романтизма. Ну а Гейне?

— Кто они такие? — спросил охранник.

— Поэты, — ответил профессор К.Х.Г. — Но ведь имя Шиллера вам знакомо?

— Знакомо, как же, — огрызнулся охранник.

— А Рильке?

— И этого знаем, — побагровел охранник и застрелил профессора К.Х.Г.

Из книги «Рассказы-минутки», 1968

Письма с фронта, 1942

ОТКРЫТКА ДЁРДЮ ЯНОШУ СИЛАДИ [4]

Ни в оперу, ни на концерты ходить не очень получается. В данный момент главный упор делаю на умение ползать по-пластунски и убивать себе подобных.

Венгерский Красный Крест

Информационное бюро

ЭРКЕНЬ ИШТВАН Будапешт

С прискорбием сообщаем, что Эркень Иштван, рядовой трудбата, родившийся в Будапеште в 1912 г., девичье имя матери — Поллак Маргит, в боях против Советского Союза 18 января 1943 года пропал без вести.

По линии Красного Креста мы сделали все возможное, чтобы отыскать его.

По вопросу получения пособия следует обратиться в соответствующие учреждения по месту жительства.

2 ноября 1943 г.

Я был зачислен в трудбат при 12-й легко оснащенной дивизии, в составе которой и попал на фронт. В задачи грудбатовцев входило: установка проволочных заграждений и противотанковых «ежей», изготовление и укладка шпал на взорванных железнодорожных путях. Этим мы и занимались вплоть до января 1943 года, когда началось крупное наступление Красной армии, вошедшее в историю под названием Воронежского прорыва. Скверно снаряженная, морально сломленная, лишенная всякой способности к сопротивлению да и не жаждущая сопротивляться венгерская армия была сметена мощным ударом советских сил. Воцарился полный хаос. В лютый мороз, неся чудовищные потери, мы вынуждены были отступать. Я шел пешком три недели, лишился всех своих товарищей. Сбиваясь в группы, мы с собратьями по несчастью пытались выжить и пробиться на Запад. Прошли километров триста, пока не наткнулись на русских. <…>

Пленных развернули обратно и погнали на восток, к лагерю. По-моему, русские сами не рассчитывали на столь стремительное и глубокое продвижение, а посему и не позаботились о том, где разместить такое количество пленных. Вот и брели мы не одну неделю. На ночлег пускали к себе русские крестьяне — их доброты вовек не забыть! — делились последним куском, ведь им и самим есть было нечего. Наконец погрузили в вагоны и повезли в лагерь.