Письма о науке. 1930—1980

...При всех тех обидах, которые я получил, у меня ни капли злости, так как все мои дела мне все же кажутся второстепенными, и не признавать того сдвига в стране, который произошел, нельзя, и перед общим делом личные обиды смешны своей ничтожностью. Но главное, в чем трагедия, которую я так близко принимаю к сердцу, это в том, что роль науки в стране недооценена. <...> Союз без науки жить не может. Долг всякого ученого, сочувственно относящегося к социалистическому строительству,— стараться найти для науки место в современной жизни и доказать ее необходимость. Но неправильно ждать, пока кто-то придет и все для тебя устроит. Свое место в стране должны создать себе сами ученые, а не ждать, пока кто-то придет и все для них сделает. Вот твой отец сидит и ругает В[олгина], как он ругал Оль[денбурга][17]. Правда, ругает за дело, но сам он ведь палец о палец не ударит, говорит, что [это] не дело ученого. Это правда, но все же некоторое время надо отдавать организации своей научной работы. Я говорю нарочно «организации», а не администрации. Ученые должны сорганизовывать себе администрацию. Воркотней это не сделаешь. Многие думают, что в Кембридже мне все подавалось готовым на подносе, и я только, мило улыбнувшись, глотал. Нет, каждой своей вещи, машин, лаборатории — я добивался. Я немало времени потратил на организацию своей работы. На тренировку механика, ассистента, на доказательства справедливости своих достижений и пр. Но никто эту работу не видит, но она всегда берет много времени и она залог успеха в работе вообще. Тут, в Союзе, я не боюсь даже бюрократии, не боюсь отсталости в некоторых областях пашей техники, не боюсь недостатка комфорта и пр. Я думаю, что смогу со всем этим побороться и уже начал это делать. <...>.

15) В. М. МОЛОТОВУ 7 мая 1935, Москва

Председателю СНК СССР В. М. Молотову

Товарищ Молотов,

Я бы хотел все, что пишу Вам, сказать лично, так как писать умею плохо. Но, к сожалению, Вы не хотите меня видеть.

Товарищ Межлаук меня поставил в известность о том, что за границей появились статьи, обсуждающие мое задержание здесь. Рано или поздно, конечно, ученые должны были узнать об этом. Я очень хотел, чтобы это произошло по возможности позже, надеясь, что будет найден тихий выход, без того, чтобы мое имя трепалось на страницах газет и послужило поводом к каким бы то ни было несогласиям. Но, видно, эта задача была свыше моих сил.

Товарищ Межлаук просил меня выступить с заявлением, что я предпочитаю научную работу здесь, в Союзе. Этого я, к сожалению, в данный момент сделать но могу. Причину этого я и хотел бы изложить Вам в этом письме. Главная причина в том, что меня поставили в такие условия, в которых я чувствую себя очень плохо, как я уже несколько раз говорил тов. Межлауку. Я не говорю об материальных условиях, они меня никогда в жизни особо не интересовали, а при данных обстоятельствах я об них совсем мало думаю. Но исключительно я говорю о моральных условиях и об условиях моей научной работы. Естественно, в их оценке мы все время придерживаемся сравнения с теми условиями, которые у меня были в Кембриджском университете.

В то время как в Кембридже наука свободно развивается, и ученые свободно ездят за границу, тут, в Союзе, все это находится под непосредственным наблюдением правительства. Это, конечно, правильно, и принципиально [это] надо приветствовать, так как в этой зависимости в будущем залог того, что наука станет не случайным элементом в жизни страны, а ведущим и основным фактором культурного развития страны.

Но так как наука есть высшая ступень интеллектуального труда, требующая очень внимательного отношения к себе, то она может быть исковеркана в руках сановника, милостиво снисходящего до разговора с ученым. Такое милостивое и величаво снисходительное отношение к ученому у нас обижало меня много раз. Один из здешних сановников заставил меня прождать у себя в приемной полтора часа, а другой, с которым мы условились встречаться два раза в месяц, почти никогда этого не выполнял[18]. То количество телефонных звонков, чтобы условиться о времени приема, которое никогда заранее неизвестно, стояние в очереди за пропуском, коридоры, все это так давит и угнетает меня, и я не шучу, когда говорю, что несколько раз мне снилось кошмаром, как будто мне надо пойти к кому-то на прием. И у меня все больше и больше складывается впечатление, что на разговор с ответственным членом правительства тут начинает быть принято смотреть не как на деловой разговор, нужный стране и правительству, а как на какую-то награду или почесть.

На письма не только не отвечают, но даже не подтверждают их получение. Я не вижу, как при таких условиях может развиваться нормальная научная работа и у ученого появиться уважение к себе.