Письма о письме

Я не утверждаю, что моя книга из таких, но говорю вот что: в наше время, в данный миг, когда любой миг может оказаться для большинства из нас последним, это чертовски раздражает и невозможно грустно – что среди нас по-прежнему есть мелкие обозленные людишки, охотники на ведьм и порицатели реальности. Да, они тоже к нам принадлежат, они часть целого, и если я про них пока не написал, то следует – вот, может, здесь и написал, и этого хватит.

пусть все мы вместе станем лучше.

[А. Д. Уайнанзу]

22 февраля 1985 г.

[…] О том, чтобы бросить работу в 50, я не знаю, что сказать. Свою мне пришлось. Все тело у меня болело, я рук больше поднять не мог. Если до меня кто-нибудь дотрагивался, от одного лишь этого касанья по мне всему бежали пены и прострелы мучений. Мне настал конец. Десятки лет меня колотили по телу и разуму. И у меня не было ни дайма за душой. Приходилось все пропивать, чтобы освободить ум от того, что происходило. Я решил, что уж лучше мне будет в трущобах. Я не шучу. Все подошло к шаткому концу. В мой последний день на работе какой-то парень отпустил замечание, когда я проходил мимо: «У этого старика кишка не тонка – бросать работу в его-то возрасте». А я не чувствовал, что у меня есть возраст. Просто годы складывались и просирались.

Ага, я боялся. Боялся, что быть писателем у меня не получится, по деньгам. Квартплата, алименты ребенку. Еда – это не важно. Я просто пил и сидел за машинкой. Свой первый роман («Почтамт») я написал за 19 ночей. Пил пиво и скотч и сидел в одних трусах. Курил дешевые сигары и слушал радио. Я писал грязные рассказики для секс-журналов. На жилье этого хватало, а мягких и безопасных вынуждало говорить: Он ненавидит женщин. Мои налоговые декларации за те первые годы показывают до смешного мало заработанных денег, но как-то я все же существовал. Появились поэтические читки, и я их ненавидел, но там было больше $$$. То был пьяный дикий туман времени, и мне как-то повезло. И я все писал, писал и писал, я любил колотьбу печатки. За каждый день я сражался. И мне свезло с хорошими хозяином и хозяйкой квартиры. Он считали, что я чокнутый. Я спускался и пил с ними через вечер. У них хлдлн был сплошь заставлен квартовыми бутылками «Пива восточной стороны». Мы пили прямо из кварт, одну за другой до 4 утра, пели песни 20-х и 30-х. «Ты чокнутый, – все твердила мне хозяйка, – такую хорошую работу на почте бросил». «А еще с этой ненормальной ходишь. Ты же знаешь, что она чокнутая, правда?» – говорил хозяин.

Кроме того, я получал десять дубов в неделю за свою колонку, «Заметки старого козла». И в смысле те десять дубов иногда выглядели крупной суммой.

Не знаю, А. Д., не совсем знаю, как мне удалось. Пить всегда было в жилу. В жилу и до сих пор. И, откровенно, я любил писать! ЗВУК ПЕЧАТКИ. Иногда я думаю, что хотелось мне только звука печатки. И выпивка тут же, пиво со скотчем, рядом с машинкой. И отыскивать сигарные окурки, старые, раскуривать их, пока пьяный, и обжигать себе нос. Дело не столько в том, что я ПЫТАЛСЯ быть писателем, скорее – делал то, от чего мне было хорошо.

Удача постепенно накапливалась, и я продолжал писать. Женщины становились моложе и требовательней. И некоторые писатели начали меня ненавидеть. Так и до сих пор, только больше. Это не важно. Важно то, что я не сдох на том почтарском табурете. Обеспеченность? Обеспеченность чем?

[Джону Мартину]

Июнь 1985 г.

Ты жизнь свою на этом сделал, публиковал в основном лишь то, что тебе хотелось, быть может, не столько в самом начале, когда был больше склонен прислушиваться к «литературным» голосам, которым хотелось подтолкнуть тебя к «престижу», но ты все больше и больше становился азартным игроком, таким, кто играет, но все равно скорее выигрывает – из стиля и знания, инстинкта. То, что продается, необязательно хорошо, а что не продается, на самом деле может быть плохо, а не недопонятой формой Искусства. В этой смеси всякого хватает. Чтобы вести хорошее представление, требуется Глаз, способный отличить хер от херни. Ты делаешь свою работу с такой энергией, от которой потрясаются вялые и апатичные желанья и грезы тех, кто считает, будто что-то может прийти без доброго боя.

Тебя полощут потому, что у тебя получается то, что не может получиться у них; зависть их выкована из их жалкой слабости. Ты же просто жмешь вперед, продолжаешь, пока они сетуют на свое кажущееся невезенье, что вызвано лишь вопиющей ленью и лакричным хребтом-тростиной.

Ты издатель, редактор, рецензент, инкассатор, рекламщик и еще бог знает кто, покуда слушаешь, как ноют и стонут по телефону так называемые Великие, жалуются на всевозможные пошлые вражды, трепетные грошовые хлопоты, что досаждают всякому человеку, но вот они ощущают особый облом, поскольку у них эта очень чувствительная и избранная, так называемая, богоданная, десятикратная гениальность.