Письма об Индии

Пробыв в Дели около 10 дней, я теперь снова нахожусь в нагорном местечке, называемом Амбала. [В Дели] я остановился в бунгало, грязном домике, но близко от города. Отсюда я начал свои похождения, отправившись по большой улице, очень длинной и очень широкой, называемой «Чанди-Чок», то есть «Серебряный базар»; и в самом деле, эта улица, лишенная прежнего своего блеска, заключает в себе истинные сокровища. Живописцы, оружейники, ювелиры, портные и прочие осадили меня. В какие-нибудь 8 часов мне сделали два полных одеяния: одно — мужское из золотой парчи, другое — женское, тоже из золотой и серебряной парчи, очень тонкой. В несколько дней мне выковали оружие, неправильно называемое дамасским[126], с золотыми, серебряными и другими насечками. Множество оружия я накупил у менялы Нотмана, индуса, человека деятельного до невероятности, когда дело идет о выбарышничании нескольких рупий.

В моих похождениях я встретился с комендантом крепости Великого Могола, английским капитаном, старым моим знакомым. Он предложил мне сесть в его тележку, и я сел; проходя под высокими стенами Делийского форта (стены из красного мрамора)[127], мы услышали отдаленный звон цимбал, смешивавшийся с какими-то другими звуками. Это было шествие Могола, возвращавшегося во дворец. «Шмыгнемте-ка сюда», — сказал он [комендант], показывая на гигантские ворота, под которыми и слон показался бы не больше мыши, с тяжелыми дверями из желтой меди, покрытыми острыми гвоздями. «Шмыгнемте-ка сюда, на первый двор дворца, и мы увидим всю процессию». Сказано — сделано: мы стали под деревом с широкими цветами.

Шум цимбал и других инструментов быстро увеличивался; но только при наступлении ночи появились могольские, по два в ряд, всадники; они въехали в большие ворота, проезжали двор и через другие ворота углублялись во внутренность этой бесконечной ограды. За всадниками, которых было довольно много, следовали носилки и колесницы, запряженные быками; потом ворвалась во двор толпа музыкантов, извлекая из своих инструментов— труб, цимбал и флейт — всевозможные невероятные звуки. Вдруг яркий свет факелов выказал нам сухого старика, со строгим лицом, вытянувшегося на носилках под балдахином. Это был Великий Могол. Непосредственно за ним следовали в беспорядке 20 слонов, одни с позолоченными беседками, другие с цимбальщиками, гудевшими во всю мочь. Надо отдать справедливость музыкантам Великого Могола: они недаром получают жалованье; их рвение похоже на беснование.

За слонами, выступавшими мерной и раздумчивой походкой, проехало еще несколько всадников с черными знаменами и пр. Потом все, смолкло.

Я не сказал, что Великий Могол, сидя на носилках, держал в своей руке крючковатый конец хукки, которую несли за ним.

При бледном свете, в дыму факелов, Могол походил на черноватую мумию, одетую в мишуру.

Комендант предложил мне поместиться у него в крепости; я принял его предложение с удовольствием. Заняв покои над главным входом во дворец, я стал заботиться о представлении Моголу, и мои заботы увенчались полным успехом. В 6 часов утра Его Величество прислал за мной. Следовало спешить явиться на зов, потому что Могол, дряхлый старец, сидел уже на троне, на котором поддерживало его только действие опиума, могущее продолжаться едва только достаточное для церемониала время.

Мы вошли в анфиладу ворот, прошли по нескольким аллеям и вступили на обширный двор, где возвышался трон Могола, под беломраморным, резным, раззолоченным киоском. Едва завидел я его издали, меня заставили сделать три низких поклона, прокричали мое имя и великолепный титул Могола, владыки вселенной, и тотчас же торопливо потащили меня к подножию трона, обнесенного балюстрадой. Вместо многочисленной свиты несколько старых, скудно одетых служителей с серебряными жезлами окружали его. Два мальчика, вероятно близкие Моголу, сидели или, лучше сказать, лежали на ступенях трона. Могол странно двигал глазами своими, то горящими чудным блеском, то тусклыми, как свинец. Мне казалось, что он дрожал.

Я запасся сорокафранковыми червонцами и по обычаю, приблизившись к трону и поклонясь еще трижды, вручил Моголу три такие монеты, которые он принял, положил близ себя и, по-видимому, остался очень доволен» Тогда, подобно тому, как это делается в опере «Итальянцы в Алжире», сановники отвели меня в другой двор, вероятно гардеробный, где навлекли на меня одежду самую странную, какую только возможно себе представить, сшитую из золотых и серебряных парчей, несмотря на то что эта одежда оказалась непомерно длинной; поверх нее на меня с трудом напялили еще узкую серебряную куртку и сверх шляпы моей напутали чалму из трех длинных концов легкой серебристой ткани; в заключение налепили звезду.