Письма полумертвого человека

Такого рода визуальные загадки подбивают возопить с жаром Симплициссимуса: да говорите вы прямо, не обинуясь! Впрочем, здесь плакатисты-искусители следуют общему алгоритму наружной рекламы: один из секретов новейшей жизни - что же она рекламирует? В Москве, помнится, какие-то сырьевики развесили всюду лозунги "Толлинг погубит Россию!". А их оппоненты, в отместку, - "Толлинг спасет Россию!" - и бедный обыватель гадал: кто этот зверь чудный, верно, от имени Чубайса он образовался, значит, через такое дело не жди добра земле русской... Рекламные девицы deshabille каким-то сложным путем должны связаться в нашем (под-?)сознании с газировкой, с автомобилем, с табачными, кондитерскими, бакалейными и скобяными изделиями, с бензином и с фуражом. О, теперь девица - вовсе не девица, но установка на положительную мотивацию. (Михаил Михайлович, должно быть, тоже.) Образы двоятся, коннотации множатся, и слова значат совершенно не то, что в словаре.

Хотя, кажется, я погорячился, приписав эту страсть к обинякам новейшему времени. На самом деле ничего не исчезает. Все связано. Цепочки не рвутся, звенья нижутся. Как писывали еще в XVIII веке, "отсель понятно, что все на свете коловратно". Нам ли не помнить прежние эвфемистические семантику и синтаксис: "освобожден в связи с переходом на другую работу" означало, что проворовался, и что спился, и что не то, не там и не тому сказал, сделал, дал/не дал - чего только не скрывала эта ритуальная формула. Очень большой начальник мог помереть и уж провоняться, а народ загодя готовили: занемог, потом-де болезнь прогрессировала, и лишь потом - наконец! - коммунистическая партия и весь советский народ несли невосполнимую утрату.

И куда делись эти эвфемизмы? Да никуда не делись: анекдотическое словосочетание "работает с документами" мгновенно вошло в тезаурус. Слова нынче утрачивают смысл вполне по-советски. Быть Симплициссимусом становится прямо-таки опасно - простодушие наказуемо. Попробуйте в общественно-политической сфере сказать, что думаете, - никто не поверит. Сразу усмотрят умысел, поместят в контекст, припишут вас к какой-нибудь корпорации, интересы которой вы отстаиваете или, наоборот, их злокозненно попираете, и вообще: не может же человек просто искренне высказываться - но исключительно в тех или иных видах! Как говорил Николай Акимов, не важно, хвалят тебя или ругают, а важно - в какой компании.

Думаю, такая их (проходящих общественно-политическое поприще) уверенность на наш счет проистекает не просто из отсутствия у них искренности, а - от отсутствия взглядов и убеждений. Мировоззрения, простите. Стоит этим людям пересесть из кресла в кресло, их credo меняется просто на два поворота ключа - в соответствии с требованиями момента (мы видим это всякий день). Потому они и вынуждены в любом высказывании и проявлении искать его детерминированность: ага, это он потому, что Иван Иванович уже не тверд в должности, и многие хотят переметнуться к Петру Петровичу, и вообще - зна-а-аем мы, откуда ветер дует...

И не надо мне ля-ля про свободу слова: слово-то, может, и свободно, да контекст больно теснит. Остается утешаться меланхолическим скептиком Киркегором: "Как странны люди! Никогда не пользуясь предоставленной им свободой, они непременно требуют другой; у них есть свобода мысли, а им подавай свободу слова".

Письмо XXX. С. Л. - Д. Ц.

14 августа 2002

Будем как доги

Вот она, разность поколений, переходящая, извините, в проблему отцов и детей. Вам перегораживают городской пейзаж портретом человека, пребывающего в "Крестах", - и Вы сразу спрашиваете себя: что сей сон значит? Не перемещают ли, часом, этого человека в Смольный? Причем не пейзажа Вам жаль (оно и понятно), и не Смольного, - а не нравится, что кругозор ограничили насильственно и без объяснения причин.

Меня же портреты осеняли, можно сказать, всю жизнь, а по праздникам вообще заслоняли архитектуру. Буквально куда ни глянешь - реет, как парус, портрет. И ничего - никто не удивлялся: с какой стати повесили тут этого или другого мерзкого урода.

Замечу, что почти все портретируемые были преступники настоящие, а не какие-нибудь подозреваемые или, там, подследственные. До пятого класса включительно каждый учебный день из-за плеча учительницы заглядывал мне в душу самый безжалостный убийца всех времен.

Криминальные лица сформировали, так сказать, антропологический идеал моего поколения.

Разумеется, тогдашние портретируемые не сидели, а сажали. Не было такой путаницы, как теперь.

На прошлой неделе в нашем богоспасаемом граде побывал министр внутренних дел. И, отбывая, порадовал таким сообщением: более ста крупнейших предприятий Петербурга принадлежат преступным группировкам.

И я, наконец, понял смысл популярного словечка "вестернизация". Это ведь и есть стандартный сюжет вестерна: город захвачен бандитами. Сто крупнейших предприятий - ничего себе!