Письма профессора Льва Моисеевича Цейтлина

Эти исключительно ценные штрихи к портрету Мастера приоткрывают нам метод преподавания Цейтлина — не сухой методический, но творческий и ярко артистический — вне зависимости от того, шла ли работа над сольным репертуаром, оркестровой партией или известным скрипичным соло из симфонической литературы. Эта работа профессора никогда не осталась «за кадром», никогда не ушла в небытиё — безвестной страницей ещё одного эпизода в истории скрипичного исполнительства России. Она жива и сегодня в работе его музыкальных внуков, правнуков и праправнуков. Даже краткий и неполный список его учеников даёт нам достаточно ясное представление о работе Цейтлина — профессора в деле воспитания музыкантов-скрипачей самого широкого профиля — от выдающихся солистов, до педагогов и солистов ведущих оркестров СССР.

* * * *

И вот, в конце его жизненного пути, выпавшего на тяжёлое время, дух которого ясно отразился на страницах писем к друзьям — Самуилу и Надежде Ланде — грустный финал его жизни: изгнание из Ленинградской Консерватории в 1948 году, лишение собственной кафедры в 1949‑м, и, увы, подготовленный такими жизненными ударами финал — мучительная смерть одного из крупнейших музыкантов, по словам Бориса Гольдштейна «так много давшего и так мало оценённого на своей родине». Конечно в эти годы «выдавливание» Цейтлина было не единичным случаем, а практикой государственной политики, давно наметившей его в качестве одной из жертв (см. в приложении «Документ 17 августа 1942 года») Ничего не подозревавший старый профессор, сделавший свой огромный вклад в музыкальную культуру России, но волею властей унижённый и оскорблённый, однако не посмевший даже громко сказать ничего в защиту себя как музыканта. Доктор искусствоведения, профессор, автор многих методических работ — впрочем именно такие люди и были целью медленного уничтожения сталинской диктатурой во всех областях человеческого знания и культуры, прошёл свой жизненный путь в СССР в соответствии с ролью, ему отведённой. Как писал Леон Фейхтвангер в своём романе «Семья Оппенгейм» — наступила новая заря для бездарностей, никогда бы не получивших позиции изгнанных только потому, что они были неарийского происхождения. Сегодня также найдутся люди, которые скажут, что всё это «сильно преувеличено и что Ямпольский, Ойстрах и другие, не были изгнаны и продолжали заниматься своим делом». Да продолжали. Но они и сами знали, что до поры до времени. Если бы не смерть Сталина, никто не знает, чем бы всё это кончилось. История Льва Моисеевича Цейтлина — в ряду одной из самых трагических в истории профессуры в СССР, хотя ему, можно сказать, ещё «повезло»: он всё же умер на больничной койке института Склифосовского, а не лагерных нарах. «Спасибо» властям и за это.

Примечания

1)

Вот далеко не полный список учеников профессора Цейтлина. Некоторые из них занимались у Цейтлина считанные месяцы, некоторые — долгие годы, но на всех них легла печать цейтлиновских принципов скрипичной игры — превосходного звукоизвлечения, совершенного технического мастерства, высокой музыкальной культуры.

Фишман, Борис Семёнович (1906—1964) — Один из самых выдающихся скрипачей класса Столярского. Окончил Московскую Консерваторию у Л. М. Цейтлина. К сожалению, из-за полиомиелита, перенесённого в ранние годы жизни, скрипач не мог реализовать в полную меру данный ему необычайный исполнительский талант. Несмотря на Первую премию на Первом Всесоюзном Конкурсе скрипачей в 1933 году, он впоследствии быть может даже больше, чем Борис Гольдштейн, подвергался хронической дискриминации из-за своего еврейского происхождения — иначе невозможно объяснить его увольнение из Московской Филармонии (1950), где он работал как солист с 1932 года, а также создание абсолютно невыносимой атмосферы в Киевской Консерватории, где он успешно преподавал с 1949 года по 1954‑й. Автору этого очерка удалось услышать лишь раз его игру, когда он пришёл на урок со своей бывшей ученицей в класс профессора Д. М. Цыганова. Его игру отличала необыкновенная жизненная сила, страсть и темперамент, тонкость фразировки и большой масштаб исполнительской манеры — в какие-то моменты казалось, что его исполнение напоминало искусство гениального ученика Ауэра легендарного Мирона Борисовича Полякина.

В 1935 году его без объяснения причин не выпустили на конкурс имени Венявского в Варшаву. Как и его соученик Михаил Файнгет, Борис Фишман закончил свою жизнь в оркестре, правда всё же в качестве концертмейстера симфонического оркестра Кинематографии, и также благодаря участию многих музыкантов Москвы, в том числе и отца автора этого очерка — дирижёра оркестра Кинематографии Давида Штильмана.

Умер Борис Фишман у себя в квартире от инфаркта, сидя за столом — он слушал бессмертную запись на пластинку исполнения Яшей Хейфецем пьесы Сен-Санса «Интродукция и Рондо-Каприччиозо».