Письма, рабочие дневники. 1985–1991 гг.

Вымышленный мир Стругацких жесток потому, что отражает реальность — не столько нашего быта, сколько умонастроения. Демонстрируя в фантастико-приключенческом действии многие наши «почти идеальные» представления, эта проза дает возможность взглянуть на них новыми глазами, спросить себя, чего они стоят. Вот почему, вопреки подозрениям некоторых читателей, я не думала нападать на знаменитых фантастов. Это один из тех случаев, когда «неча на зеркало пенять…».

Кстати, читательские письма — лучшее доказательство «зеркальности» прозы Стругацких: просто удивительно, какие разные люди находят в ней отражение своих, подчас противоположных, воззрений. Так, Р. Арбитман и В. Казаков недоумевают, зачем уделять внимание «первым, романтически приподнятым утопиям» фантастов, ведь каждому ясно, что они давно не занимают ни самих авторов, ни их аудиторию. А Г. Головчанский возмущен моей непочтительностью по отношению к этим утопиям, которые он вовсе таковыми не считает: «Несмотря на Ваше утверждение, что мир коммунистического завтра, созданный воображением Стругацких, — неудача, тысячи тысяч поклонников этих произведений поставили цель — создание такого мира (что бы об этом ни говорили). Я требую, чтобы эти слова Вы взяли обратно».

Г. Головчанский настроен решительно. Для него, в отличие от В. Казакова и Р. Арбитмана, книги Стругацких не повод для «сомнения, рефлексии, поиска, а руководство к действию». Со всем азартом юности он готовится строить бодрый тоталитарный коммунизм, вычитанный из ранних повестей любимых фантастов. Общество, где все обретут счастье, отдаваясь делу без остатка. А кому не в радость суббота, по желанию передовых трудящихся превращенная в понедельник, пусть держит язык за зубами. Разве не так? Видите: Г. Головчанский ничего еще не построил, а уже велит мне помалкивать, раз против меня «тысячи тысяч».

Подобные разногласия в понимании идей и конфликтов прозы Стругацких встречаются в письмах поминутно. Едва ли не на каждое утверждение приходится отрицание:

— «Если герои (повести „За миллиард лет до конца света“. — Прим. И. В.) не соглашаются с природой, то в том смысле, в каком мы не хотим примириться с землетрясением, извержением, наводнением. При чем тут ненависть к природе?»

— «А чем Вам не нравится фраза Ермакова „Мстить и покорять — беспощадно и навсегда!“? Именно так! Человек будет богом! И „матушка-природа, стихия безмозглая“, падет к нашим ногам».

— «Богом быть не трудно, богом быть невозможно…»

— «Откуда Васюченко взяла, что Стругацких интересуют „приключения профессионалов“?.. Меньше всего их герои „люди действия“».

— «Вы правильно отметили: герои Стругацких — профессионалы. А профессионалы, как правило, целеустремленны и должны принимать решения».

— «Хочу поблагодарить Васюченко за несогласие с С. Плехановым…»!

— «Да еще задевает заметки настоящего интеллектуала С. Плеханова!..»

— «Кстати, о Плеханове. В наше время только слепой или сумасшедший может ставить в вину Стругацким „изничтожение зловредного арийско-славянского фантома“ (Плеханов С.). Бороться с „Памятью“ надо хоть так…»

На бумаге в мирном соседстве эти реплики кажутся записью нормального литературного спора. В жизни он пока невозможен: многие письма дышат нетерпимостью. Почитатели Стругацких, как и те, кто отрицает их творчество, не только встречают в штыки попытку непредвзятого анализа, но и спешат припугнуть оппонента мнением «самых широких слоев». Без опоры на авторитет масс обходятся в основном доброжелательно настроенные читатели. Ведь чтобы любить и размышлять, нет нужды чувствовать за спиной сплоченные ряды. Эта надобность возникает, когда дело пахнет расправой. Не зря Лавр Вунюков из «Сказки о Тройке» так любил повторять: «Народ не позволит…»

Там, где начинается стрельба из таких крупнокалиберных орудий, уж не до дискуссий о литературе. Признаться, трудно (а как хотелось бы!) вообразить, что мои оппоненты «справа» и «слева» захотят выслушать и понять друг друга хотя бы только в литературной беседе. Так и кажется, что при их встрече произойдет катастрофа. Аннигиляция. А если бы (говоря о фантастике, позволительно дать волю воображению) им удалось увлечь за собой сочувствующие массы, от имени которых они так уверенно возвышают свой голос?

Есть что-то глубоко болезненное в том ожесточении, что так легко охватывает даже людей читающих, думающих. Недаром Стругацкие — писатели, хорошо чувствующие свое время, сегодня с таким отчаянным упорством убеждают «отягощенных злом» опомниться, остановиться, подумать.

Годом позже, в первом номере ленинградского фэнзина «Сизиф» за 1991 г., Вадим Казаков в статье «Аннигилизм критики» подводит итог полемике Ирины Васюченко со своими оппонентами.

Из: Казаков В. Аннигилизм критики

<…>