Письма, рабочие дневники. 1985–1991 гг.

Я отношусь к людям, которые считают, что между утопией и антиутопией общего чрезвычайно мало. Это противопоставление, я бы сказал, совершенно случайное, чисто терминологическое, не содержащее, как мне кажется, никакой рациональной информации. Правда, я не великий знаток этих вещей, но, судя по тому, что известно, скажем так, дилетантам, утопия возникла как стремление описать мир, который должен быть. Это попытка спланировать рациональное будущее. Все ранние, классические утопии построены именно по этому принципу и проистекали именно из этого желания: нынешний мир плох, неустроен, как сделать так, чтобы мир был хорош и устроен!

С таким представлением об утопии, насколько я понимаю, человечество рассталось в XX веке. Потому что в XX веке я не знаю ни одного сколько-нибудь значительного произведения, построенного по этому принципу. Вероятно, последней утопией человеческой, получившей достаточно широкую известность и распространение, была «Туманность Андромеды». Это была попытка Ивана Антоновича все-таки сконструировать мир, каким он должен быть. Что же касается антиутопии, то это литературное течение возникло совершенно из других соображений. Слово «должен» никогда не присутствовало, мне кажется, в психологии творца антиутопий. Это мир, которого я не хочу. Мир, который может произойти, если все пойдет дальше так, как идет сегодня, и которого я не хочу. Вот так возникли первые антиутопии. И заметьте, если утопии умерли в XX веке, то антиутопии в XX веке как раз родились. Начал, видимо, Уэллс, и, по-моему, первая самая знаменитая антиутопия — это «Машина времени». Причем она в своем роде замечательна и очень непохожа на все антиутопии, которые писал впоследствии тот же самый Уэллс. Это, если угодно, некая романтическая антиутопия. Это прощание с XIX веком, так бы я определил «Машину времени» Уэллса. Ему очень нравился XIX век, и его очень пугал XX, пугал, видимо, не зря. Дальнейшие антиутопии следовало бы называть иначе, все-таки роман-предостережение — гораздо более точное название для литературы такого рода. Скажем, произведения Олдоса Хаксли и Замятина — это никакие не антиутопии. Это романы-предостережения. Люди пишут: вот, смотрите, если будете плохо себя вести, то вот что с вами случится через 20, 30, 40 лет…

Но только представив, что такое антиутопия вчера, можно попытаться сделать какие-то выводы о ее сегодняшнем дне. Прежде всего спросим себя: а удалось ли авторам антиутопий предостеречь нас от чего-то? Ответим сразу же: нет, не удалось. А удалось ли авторам антиутопии начала века угадать действительно важные тенденции в развитии человечества в XX веке? На мой взгляд, не удалось. Такие великие люди, как Уэллс, Хаксли и Замятин, в конечном итоге оказались не столько мыслителями, сколько сверхчувствующими. Они почуяли страшную угрозу, почуяли трупный запах из будущего, но в чем причина, кто будет гореть на кострах и почему, мне кажется, они все-таки не поняли. Ибо заметьте, о чем они предупреждали нас в начале века, все, кого я знаю. Они ведь, по сути дела, предупреждали нас, что наука таит в себе огромную угрозу. Им казалось, что мир XX века будет страшен, так как человек еще не созрел для использования неописуемых возможностей развивающейся науки. И самое ужасное в будущем, по их представлению, — человек теряет индивидуальность, превращается в ходячие номера, пресловутые «винтики», люди становятся одинаковыми. Вот что пугало их больше всего, их пугало массовое производство человекоподобных роботов. Вот во что, по их мнению, должно было превратиться человечество.

Но давайте себе признаемся: реальность оказалась гораздо страшнее, чем превращение людей в «винтики» и в роботов. Опыт самых гнусных тоталитарных режимов нашего века говорит о том, что человек в этих условиях не превращается в робота. Дело обстоит хуже. Он остается человеком, он просто делается плохим человеком. И чем чудовищней режим, тем хуже массовый человек. Он становится злобным, невежественным, трусливым, подлым и т. д. Все отрицательные категории, какие только можно придумать, становятся характерны для массового человека. Мы знаем это по опыту нашей страны, все, кто был в сознательном возрасте где-то в сороковые-пятидесятые годы, видели, во что превращались люди. Нет, они превращались не в роботов, они превращались в монстров, если угодно. Это были люди, но это были страшные люди, с которыми жутко находиться рядом. И этого, по-моему, тоже не уловили самые высочайшие умы XIX века, вернее, они это уловили, почувствовали, но не сумели сформулировать в тех терминах, в которых могли бы действительно нас предупредить.