Письма русского путешественника

Подписание соглашений в Хельсинки в 1975 г. не изменило существующей в СССР ситуации. Аресты, длительные тюремные сроки и иные преследования за такую вполне законную деятельность не прекратились и не сократились существенно. Власти и не подумали привести свою практику и законодательство в соответствие с новым международным соглашением. Одновременно западная пресса и книги не приобрели статуса легальности на территории СССР. Даже Библию отбирали (и продолжают отбирать) у иностранцев на советских границах. Таким образом, с самого момента подписания Заключительного Акта в Хельсинки советские власти продемонстрировали полнейшее нежелание выполнять свои обязательства.

С другой стороны, западные правительства, подписавшие Заключительный Акт, не проявили желания твердо настаивать на советском выполнении положений о свободном обмене информацией. Ограничиваясь формальными протестами в особых, наиболее вопиющих случаях нарушений этого пункта, в целом большинство этих стран придерживалось той точки зрения, что «не нужно требовать слишком много». Они настойчиво проповедовали доктрину о «вредности открытых протестов для самих диссидентов», хотя именно диссиденты, даже находящиеся в заключении, неоднократно заявляли об ошибочности этой концепции. Даже президент Картер, прекрасно начавший президентский срок кампанией в защиту диссидентов, чем спас от немедленного ареста около 20 человек, вскоре почему-то уверовал в точку зрения «экспертов» вопреки всем нашим сообщениям. Так или иначе, но открытую кампанию он прекратил и до конца своего срока не возобновлял. Даже начав кампанию за бойкот Олимпийских игр в Москве, он ни разу не упомянул о правах человека в качестве причины бойкота. В 1978 году, когда мы начали эту кампанию, общественный отклик был более благоприятным, чем после инициативы Картера в 1980 году. В этом сказался, конечно, и антиамериканизм, и некоторое общее нежелание поддерживать профессиональных политиков в их «играх». Но, по моему убеждению, основной удар был нанесен именно этой необъяснимой сверхосторожностью Картера в вопросах прав человека в СССР. Дискуссия между сторонами приняла иное, совсем нежелательное русло, что позволило сторонникам Игр полностью игнорировать нашу хорошо разработанную, порою неопровержимую и близкую людям правозащитную аргументацию.

В целом правительства и их «эксперты» делали упор на предпочтительности «тайной дипломатии», которую, как известно, проконтролировать со стороны трудно, да и для советских она и вполовину не так эффективна, как открытый общественный протест. Это же ставило и западные страны в слабое, двусмысленное положение: ведь непонятно, почему надо тайно просить то, что зафиксировано как обязательное в международном соглашении. Сама законность Хельсинкских договоренностей как бы ставилась под сомнение.

Справедливости ради надо отметить единственную уступку СССР прекращение глушения большинства западных радиостанций, вещающих на Советский Союз. Однако это улучшение во многом было сведено на нет внезапным смягчением тона и содержания самих радиопередач руководством радиостанций, что позволяло предположить возможность некой предварительной договоренности между СССР и этими странами. Позднее, в 1980 году, глушения были возобновлены в полной мере в разгар событий в Польше.

Таким образом, практически мало что было достигнуто политикой детанта в этой сфере. Скорее наоборот, как следует из факта смягчения тона радиостанций и настоятельных рекомендаций прибегать к «тайной дипломатии» вместо гласных протестов, многие западные страны приняли де-факто советское толкование международной защиты прав человека как незаконное «вмешательство во внутренние дела» стран советского блока. В то же время советская пропаганда и прочая подрывная деятельность нисколько не сократилась, даже возросла под предлогом «расширения обмена идей и информации».

Одновременно Советскому Союзу, в общем, удалось навязать западным странам свое толкование самого понятия «обмен идеями, информацией и людьми». Хотя формально это никогда признано не было, однако опять же де-факто под этим термином стал молчаливо признаваться только такой обмен, который получил официальное советское одобрение, и такими идеями и информацией, которые прошли официальную цензуру.