Письма с фронта. 1914–1917

Дочкины стихи и песни твержу непрерывно, вообще, девица оставила у меня большой прослед, и я каждую минуту ловлю себя на думах об ней: то воображаю ее морденку, обрамленную волосами, то мурлыкаю ее слова… и на душе моей славно и тихо, как в минуты тихого летнего вечера… Генюша меня смущает: смущает его вялость, его бледность, его капризы. Все это должно подтачивать его организм, обессиливать нервы и портить характер… а какую будущность все это готовит нашему бедному мальчику – и сказать трудно. У него драма в том сейчас, что его самолюбие прилеплено к физическим отличиям (драки, ловкость, смелость), а это-то и не его область. Одолевать духом он может, но он еще не пришел к этому.

Пора ложиться спать… встаю рано. Давай, моя голубка, мордочку (начала ли лечиться?) и губки, а также малых, я вас расцелую, обниму и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

25 февраля 1916 г.

Дорогая моя женушка!

Прошли три дня, и я тебе ничего не писал: дело в том, что много работы, особенно поначалу, и писать совершенно некогда. Погода у нас сыро-теплая, тает снег, стоит туман. Сейчас живу недалеко от знакомых мне районов и вообще сталкиваюсь со старыми людьми и местами. Относительно Передирия получил телеграмму, что трудно выслать моих лошадей и вещи без приемщика. Что за препятствия, не знаю, но пришлось такового выслать. Но это, конечно, задержит надолго получение мною всего необходимого. Осипа жду со дня на день.

Выбрал себе денщика, звать Игнатием, и пока что производит хорошее впечатление. Едим мы очень хорошо и вообще устроились терпимо.

Здесь бригадным мой товарищ по выпуску (тоже принимает штаб див[изии]), и мы с ним подводим всяческие итоги относительно нашего выпуска. Узнал, что к тем четверым, о которых ты знаешь, присоединились еще: Тетруев, Березин, Румянцев (умер от болезни), Карпов и еще кто-то… забыл. Словом, жатва обильная и процент большой (свыше 15 % от числа живых нашего выпуска). Узнал подробности из жизни Скознева, моего близкого в Академии друга. Все это странно, сложно и причудливо. В конце концов оказалось что-то у него в мозгу, пробовали трепанацию черепа… и Ник[олай] Иван[ович] погиб. Может быть, этим и нужно многое объяснить? Жил он сначала с какой-то старушкой (больше 50 лет, несомненно, духовно), после ее смерти чуть сам не погиб. Затем женился на своей сиделке (старше его на 10 лет) и вскоре умер. Сиделка признавалась товарищу, что каких-либо половых сношений у нее с мужем никогда не было… А между тем, покойный был красавец, бел как бумага, с румянцем на щеках и дивными теплыми глазами. Сколько было в него влюбленных, какую бы он мог сделать партию, если бы захотел!

Один из моих офицеров – Андрей Александ[рович] Костров, житель Петрограда. Мать его Мария Николаевна (адр[ес]: Екатериногорский просп., д. № 95, тел. 533–33). Он имеет четыре дома, из которых один, на Каменноостр[овском] пр[оспекте] (против дома Витте), приносит ни более ни менее 24 т[ысяч] чистых. Словом, миллионер. Ты протелеграфируй матери, а там, может быть, посетишь ее. Анд[рей] Алекс[андрович] взят из одного полка и работает в штабе. Сейчас он у меня – правая рука. Человек он простой (может быть, и хитрый… не разобрался), трудолюбивый и искренний.

Позавчера был у Марка Семеновича (я тебе писал: мой друг по Ниж[не]-Чирской прогимназии, с которым мы не виделись 33 года), обедал и разговаривали без конца. Интересно было выслушать из его уст, каким я тогда был, как выглядел и чем занимался. Был я, по его словам, высоким и тонким «отроком», с тонким девичьим голосом, страшно конфузливый и застенчивый; красоты был исключительной: имел мечтательные серо-голубые глаза, матово-бледное лицо и густую пачку волос, всегда поэтически небрежную. В попойках их никогда не принимал участие, больше был одинок и много читал. Все они (полстаницы молодежи) были влюблены в одну девочку (Елена Хоперская), но любила она меня, и любила страшно и верно… как только могут любить в 14 лет: до гроба. Я провел у него 2 часа, и все далекое прошлое встало живым пред моими глазами: встало свежее, веселое, игриво-капризное и причудливо-задорное. И мы с Марком наперерыв напоминали друг другу те или другие страницы общего юношества, многое открывая нового для того или другого, и смеялись без конца над смешными эпизодами, которых было немало. Я его узнал сейчас же при встрече – он рябой и курносый, приметливый; а он догадался обо мне по моей стройной фигуре, но лицо мое сблизить с прежним – [смог] только уже потом. Многих товарищей уже нет, что и естественно, многие погибли от пьянства, что менее естественно и печально. Постараемся еще как-либо с ним встретиться, так как мы заодно решили, что за 2 часа не все можно припомнить, что пережито в течение шести лет.