Письма с фронта. 1914–1917

Академия начнет функционировать с первого ноября. Как она организуется, не догадываю; это дело мудрое. Пошел ли бы я в профессора, не отвечу. В этом отношении я чувствую, что сбился с дороги или просто устал. Во имя идеи, во имя великой борьбы, переживаемой миром, я хотел бы быть здесь, но у меня много данных сомневаться, что от меня возьмут то, что я могу дать, что меня используют. Опыт (и не меня лишь касающийся) показывает, что силы – мозговые и нервные – применяются не всегда целесообразно, иногда совсем не применяются, часто вкривь и вкось. Конечно, война – дело сложное, в большинстве своих форм – совершенно новое, все мы на ней учимся, пробуем, гадаем… я это допускаю и мирюсь с этим. И тем не менее неудачное или случайное использование военно-интеллигентного материала меня прямо смущает. В мирное время я объяснил бы это протекцией или кумовством, а в военное время мне стыдно прибегать к такому объяснению… слишком уж это непригодно для лика Великой войны. А отсюда я уже не так нервно цепляюсь за окопы, как прежде, а куда мне хочется приклонить мою головушку – я не знаю… Сейчас обрывал писание, чтобы броситься к телефону… и приходится оборвать письмо, моя женушка, ненаглядная наседка, верная и славная моя подруга. Ты, родная, не смотри, что я прыгаю от одного настроения к другому, как козел с камня на камень… все мы столь живем нервами, что становимся неровными и нетерпеливыми… 4.VIII, напр[имер], за мною гнался с двойной шрапнелью австриец, по пяткам, так что твой супруг должен был даже лечь (в 8 раз меньше поражаемость).

Давай, золотая, твои глазки и губки, а также нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Мама пишет Осипу (очень милое письмо), что мой Георгий 14.VII выслан мне из Петрограда… долго идет.

Еще раз – тысячу раз – целую. Кланяйся и целуй. А.

11 августа 1916 г.

Моя дорогая ангел-женушка!

Сегодня прибыл из отдела и нашел здесь два твоих письма от 30 и 31.VII (155 и 156). В отделе я провел два дня в холмистой дачной местности, где хозяйка-полька кормила меня на убой. Секрет в том, что жить в отдельном имении теперь опасно, а мое присутствие (при мне маленький штаб, телефонисты, взвод казаков и автомобиль) только их охраняло, а не обременяло. Я прожил, как на даче: гулял, мечтал, наблюдал забавные картины и не желал от Бога ничего лучшего. В поместье у кухарки оказался годовалый Стефан (еще только ползает), а около него месячные щенок и котенок. Большей частью властвовал Стефан: душил, бил, кричал… но иногда щенку приходила в голову удачная мысль начать грызть Стефану ноги; делал это пес с полным усердием, валил Стефана на пузо или спину, и тогда начиналась драма. Маленький человек орал, мы все сбегались для его спасения, кто-то отшвыривал щенка ногою… тишина водворялась. Скоро вся троица снова была вместе, Стефан наводил порядки, пока щенок не находил в нем ахиллесовой пяты.

В письмах ты считаешь меня на отлете, вероятно, в настоящее время ты уже знаешь, что все это сорвалось и я по-старому остаюсь у разбитого корыта.

Сейчас Осип читает твое и Танино письма; для виду покритиковал Таню (поздно, мол, научилась), но очевидно очень доволен иметь грамотную невесту. Рад за Генюшу, что он еще немного поживет с вами и подышит деревенским воздухом…

Сейчас прекращаю пока писанье… Дорогая голубка, приехал Акутин, привез большое письмо от папы с мамой. Сейчас я выезжаю по делам, почему письмо кончаю, чтобы отдать его с оказией, а сегодня же буду писать тебе другое, когда поговорю с Павл[ом] Тимоф[еевичем]. Сейчас получил твою открытку от 1.VIII и письмо Лили… очень спокойное и хорошее.

Давай твои глазки и губки, а также троицу, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

13 августа 1916 г.

Дорогая моя женушка!