Письма с фронта. 1914–1917

От тебя телеграмм о твоем выезде, проезде и приезде еще нет, они придут разве еще дня через три, так как последнюю десятую долю пути телеграммы у нас везут на волах. В приказе армии и флоту от 11 марта сего года «за отличия в делах против неприятеля» я награжден Св. Анной 1-й степени с мечами, т. е. получил за время войны седьмую награду; получил орден как начальник штаба 12-й пех[отной] дивизии, в то время как я уже успел 2,5 месяца побывать начальником штаба корпуса, а теперь дня через два будет уже месяц, как я – начальник дивизии… очевидно, я бегу так быстро, что приказ армии и флоту никак не может за мной угнаться. Значит, в нем еще будет упоминание, что г[енерал]-м[айор] Андрей Сн[есарев] назначается начальником штаба 12-го корп[уса], а потом, что тот же Андрей назначается начальником 159-й дивизии, – а когда это будет, Андрей будет уже, поди, командиром корпуса. Весть о Св. Анне я принял уже совсем равнодушно: потому ли, что давно знал о ней и видел в этом лишь выполнение формальности, потому ли, что в народной армии награды вообще теряют свою соль, не знаю, но своим помощникам я даже забыл сказать; да и из Главного штаба ни слова нам не сказали о получении награды. А подвиг-то мой, за что я получил, был достаточно красочен, и я помню его очень живо – как я ходил по почти отсутствующим окопам, как поворачивал назад нервно отхлынувшие и побежавшие почти батальоны… Это было 12 июня, в разгар лета. Относительно моих двух наград – итальянской и Георгия – пока еще сведений нет. Как будто последний был рассмотрен, но каков результат – не знаю.

Относительно того, получила ли ты посланные мною 700 руб. или нет, сведений нет… вероятно, ты их не получила, так как иначе ты написала бы мне в трех рядовых письмах, как мы с тобой об этом единодушно согласились. Я подожду немного какого-либо из твоих запоздалых писем, а затем напишу заявление петрогр[адско]му почт-директору и пригрожу ему агитировать против него, чтобы он был удален и заменен другим, при котором мои 700 руб. не будут пропадать.

У нас один офицер хорошо передает чужие речи, а также и бабьи, напр[имер], чудесно статью Теффи, в которой кухарка рассказывает о посещении ею митинга, на котором трактовался 8-часовой труд: «Ах, так было интересно… говорили, говорили, да как говорили… мы-то за то, чтобы нам это работать от 8 до 8, а другие – господа нам, что ли, – чтобы, значит, от 9 до 9… Они свое, мы свое, а в конце-то мы на своем и поставили: быть от 8 до 8, да и только». Это он нам передавал удивительно, и мы смеялись без конца.

В штабе у меня настроение веселое, и когда к нам прибывают гости, наслышавшиеся о дивизии, и находят нас смеющимися, они полны недоумения – они готовы нас найти скорее плачущими, ходящими в трауре. Около меня начинают цвести яблони с красными цветами (с белыми уже подходят к упадку), и это дивно как хорошо… вообще сейчас божественно, лучшие дни славной и теплой весны.

Давай, моя алмазная и драгоценная, твои губки и глазки, а также самое себя и наших малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй Алешу и Нюню.

4 мая 1917 г. [У А. Е. стоит цифра IV – описка]

Дорогая моя и роскошная женка!

Вчера получил твою телеграмму от 25.IV о том, что вы выезжаете 26 и что деньги ты получила, а сегодня получил твою открытку с пути, что вы действительно выехали, выспались и наелись и что у каждого из вас по койке. Это страшно хорошо, и я без конца доволен – доволен, что вы покинули пыльный и скучный Петроград и едете просторно. Кто этот Серг[ей] Валентинович, который едет с вами… не могу сообразить. Еще месяца не прошло, как я тебе выслал 700 руб., а у меня уже опять набралось до 1000 руб., но я затрудняюсь, посылать ли их тебе и куда посылать… денег дают уйму, и если бы не дороговизна жизни, можно было бы собрать немалую толику. Интересно, сколько тратила ты последние месяцы? Если под руками есть материал, ты мне черкни, а также если мне можно будет тебе послать деньги, то напиши, куда. Я думаю, ты у Нюни поживешь и больше месяца, так как за один месяц не успеешь порядком отдохнуть.

Я читаю газеты за 29–30.IV и 1.V, и мне ясно, какой испуг охватил всех: А. И. [Гучков] прямо заявляет, что государство на краю гибели, Керенский бросает фразу о взбунтовавшихся рабочих, а Церетели говорит, что если народная армия стала хуже, чем была прежняя, то над Россией надо поставить крест… И только мы, третий год ходящие под ликом смерти, на события смотрим спокойно и с достоинством: мы не впадали в истеричный пафос в первые дни революции, когда все было покрыто розовым флером, мы не впадаем в истеричное отчаяние, когда со всех углов на нас глянули темные рожи анархии… мы и тогда понимали, что в восторг приходят от вывесочных радостей, нам и теперь ясно, что в ужас приходят от вымученных ужасов… Бог не попустит, свинья не съест – это нас держит, это нас успокаивает и показывает вдали тот огонек света, который выведет страну из мрака.