Письма с фронта. 1914–1917

Вчера получил три твоих письма и нарочно не прекратил доклада, а приказал временно отнести письма к кровати (у нее мой маленький столик), продолжая заниматься делом… а потом лег на кровать и… унесся к вам. Догадываюсь, что ты чувствуешь себя спокойнее прежнего, ложишься спать вовремя и вообще, моя славная детка ведет себя прекрасно. Картина, набросанная тобой о Генюше и Ейке (уезжающей в гостиную), ярка, и я вижу их как живых; нету ничего о Кириленке, вероятно, мой белый мальчишка в минуты твоего писанья суслился где-либо в углу и ускользнул от твоего наблюдения… Что Генюша хорошо занимается, это приятно; его рассеянность – вещь не страшная (говоря между нами с тобой), она: 1) признак способности и 2) является экономическим аппаратом, под покровом которого ребенок отдыхает от непрерывного напряжения… Откуда у него сразу всплыла такая музыкальность? Я уже начинал думать, что он будет слаб в этом отношении: тонировал он неточно, головных нот брать не умел и т. п., а теперь, поди же, сразу и заиграл, и запел. Вероятно, славную картину представляете вы – мать со старшим сыном, когда выполняете с ним дуэт, а еще забавнее, когда другая пара (младшие) под вашу музыку танцуют, и получается уже квартет…

Твое письмо к М-me Машуковой обошло, по-видимому, все дамские руки полка, и одна из дам пишет сюда своему мужу по поводу этого, замечая: «Письмо написано очень хорошо…» Этот отзыв должен тебе польстить, так как указанная дама является классной дамой Мар[иинско]й женской гимназии и в этих вещах толк понимает.

Посылаю тебе три карточки. Если они до тебя дойдут, то пусть Осип тебе изложит, кто на них изображен. Одна из них – где мы верхами – совсем плоха: не взято расстояние и на один снимок налеплен другой. Но ты с твоими глазами, конечно, все рассмотришь и даже двух моих лошадей – Орла и Галю. В той папахе, в которой я снялся, я хожу редко: она слишком шикарна и неглубоко сидит на голове; чаще я бываю в белой – более скромной и емкой; обыкновенно за… [без окончания]

10 февраля 1915 г.

Дорогая и ненаглядная моя Женюрочка,

хотел подождать почтаря, а с ним и письма от тебя, да не утерпел и сел поговорить с тобою… С полудня пошел снег и идет по сие время (8 час[ов] веч[ера]); я только что возвратился с прогулки, весь белый от снега. Все хожу и думаю о тех текущих вопросах, которые я должен решить. Править полком дело несомненно трудное, особенно в военное время; к вопросам мирного порядка – нудным и глубоким, смешным и драматичным – война приклеивает вопросы боевые, всегда роковые, глубокие и серьезные, где все важно, все ответственно, все тревожит душу и совесть. Возьми одни офицерские награды. От меня исходит, напр[имер], представление офицера к Георгию; но ведь это факт, который отверху донизу изменяет будущий облик его жизни: предельный батальонный командир, до этого офицер, с Георгием станет минимум полковым командиром. Как нужно подумать над вопросом, чтобы не поднять недостойного и не обидеть товарищей. А награды нижних чинов, дающие счастливцу на всю жизнь от 12 рублей в год и более? А в его крестьянском обиходе разве это пустяк? А грустная необходимость отрешать от командования ротой (у меня был один случай) или батальоном во имя пользы дела? А выполнение права назначения полевого суда (правда, в исключительных и – не для военных – случаях)? А выполнение боевых задач, влекущих за собою смерти и ранения? И все это должно быть продумано и рассмотрено со всех сторон, в глубину и ширь, а есть ли на это время? В боевые моменты судьба пошлет для решения рокового вопроса какие-либо жалкие и нервные пять минут, когда ты и сам – решающий вопрос – будешь находиться под шрапнельным и ружейным огнем. Вот почему все выводы военных, сделанные в тиши кабинета, так часто не совпадают со впечатлениями и пониманием практиков войны. Бой был бы пустой задачей, если бы ее пришлось решать, сидя в уютном кабинете и располагая для решения неограниченным временем. Увы, ее решаешь под огнем и даются тебе минуты времени… более удобная обстановка является скорее исключением…

Вот, моя золотая женушка, ход мыслей, которые я принес сейчас со двора вместе с хлопьями снега на моей шинели… Говорят, что самые капризные мужья возвращаются с войны кроткими и терпеливыми, настолько война углубляет их психику и делает в их глазах мелким и пустым все то, что ранее волновало их, вызывая с их стороны досаду и капризы…