Письма с фронта. 1914–1917

Очень рад, что вы перебрались на Лахту, дети воспользуются вольным воздухом, да и ты отдохнешь на просторе. Был у нас вчера Командующий армией и заметно выделил мой полк, приветливо поговорив с ребятами и раздав много Георгиевских медалей. За минувший месяц мой полк заработал их около 300 и все по телеграммам… Мои все ходят, подняв нос, и я очень внутренне удовлетворен. Я доволен более всего тем, что блестящее боевое состояние полка достигнуто (насколько это зависело от меня, командира полка) моими мозгами и сердцем, теми принципами, которые я выносил в своей голове и которые оспариваются очень многими. Вообще, Ком[андую]щий армией привел меня и офицеров в восторг: прост, ласков, внимателен, был даже в передовых окопах… так я себе всегда и рисовал посещение высокого начальника: полон короб ласки и ни грана брани.

Сегодня приехал Передирий на Гале с Ужком, и я наслаждаюсь им: толстый, набалованный, покрытый пока какой-то темно-рыжей, коричневатой шерстью, он и забавен, и мил, и шалун, и все [что] угодно. Галя – удивительная мать; немного он в сторону, и она начинает кричать, копать ногами, вообще проявлять все признаки беспокойства. Ужок любит сахар и щетку со скребенкой, ложится, идет на поводу; задом не бьет, но покусывается. Шерсть свою уже начинает сбрасывать и на ногах, морде уже точь-в-точь, как мать. Я тебе выслал с вольноопределяющим Янковским 150 рублей, он выехал в Петроград два дня тому назад и привезет тебе корзину, в которую сложили кое-что люди, а также твои письма; ты их рассортируй и сложи вместе.

Я по-прежнему живу среди злаков и чувствую себя очень хорошо; хотя перепадают дожди, но они вносят только прохладу… Офицеры, давно не переживавшие такой тишины, как сейчас, называют нашу жизнь дачной.

Давай головку и малых, я вас расцелую, обниму и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

5 июля 1915 г.

Дорогая и славная моя женушка!

Сейчас меня ждут почтарь, на обедню (солдаты собраны в поле) и пышки, почему я поболтаю с тобой 2–3 слова. Получил твою посылку, спасибо, штаны уже надел и хвастаюсь ими. Мои прежние Трофим уже латал-латал, и ему надоело, теперь советует отдать их кому-либо. Получил и «Петра»,[13] читаю. Это вроде наших исторических романов (Соловьева, Мордовцева…), но написано несколько менее искусно, грузно и с предвзятой мыслью. Да Винчи мне более понравилось, может быть, потому что с милой женушкой топтал некоторые из улиц… да, наверное так.

Получил и твои карточки, все тебя никак не рассмотрю, но везде ты смеешься, и это меня очень радует. Присланный тобою образ обошел все позиции, и теперь тебе найдут какой-то адрес, который будет скоро выслан. Ребятам лик Спасителя страшно понравился, так как в народе нашем глубоко живет уважение к старым нашим иконам, к строгому темному лику Спасителя! Я сам, напр[имер], посещал многие униатские церкви, прекрасно разбираюсь в иконах, и те, в которых сказывается внимание католичества, я хорошо выделяю.

Только что привели пленных, и они, в ожидании опроса, спокойно играют в карты; это чехи, и они знают, что судьба их у нас совершенно обеспечена. Мой Георгий еще только будут обсуждать, настолько все это дело затянулось, а вместо одной награды я, кажется, получил Высочайшее Благоволение. Мне говорил это начальник дивизии, а сам я никаких об этом сведений не имею.

Зовут Богу молиться. Литеру тебе для перевода вещей вышлю завтра, ты сама на пустые места вставишь, что нужно: название станций и т. п.

Давай мордочку, шейку и прочее, а также наших пузырей, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

7 июля 1915 г.

Дорогая моя женушка!

Посылаю тебе литеру А, которой ты воспользуешься для перевозки наших вещей. Папа впишет все, что нужно, а ты его попроси еще, чтобы все, им написанное, он переслал нам для вписания в корешок. Куда отправить вещи, не решаюсь сказать, но склоняюсь к Лиле: они живут у станции, свободного места (за отсутствием детей) у них много, в тягость им это не будет. У Каи, как бездетной, излишняя чистомания, и наши вещи, вносящие сор, могут ее волновать. Пишу сейчас при большой темноте: на дворе льет дождь, окна наши, наполовину выбитые, закрыты тряпками, и в результате я пишу при мраке и, как видишь, не попадаю на линии. Ты пишешь, что нет от меня писем, а пишу теперь я аккуратно; вероятно, часть писем пошла на Ординарную, 11, а часть по ошибочному адресу: Лахта, Лахтинский пер., 5 (вместо 51); ты наведи там справки. В двух письмах я послал тебе нарисованные нашим художником два вида: моего «убежища» и моего «штаба». Страшно будет досадно, если они не дойдут до тебя, а особенно потому, что я мог бы два дня позднее послать их с Янковским… но его отъезд вышел совсем неожиданно.