Письма с фронта лейтенанта Климовича

Мои дорогие! Сегодня можно было б и не писать т. к. ночь была очень холодная, спать пришлось мало. Днем были в пути, вечером составил отчет. Устал, спать хочется. Но долг платежом красен — получил от вас письмо. Оно и порадовало меня и огорчило. Смешно читать Илюшкин словарь, грустно, что не приходится слышать его. Берет, хватает злость на мародеров — тех, кто окопался в тылу, и грабит чужое добро. Напишу в Мытищи, только жаль, что не знаю адрес. Мытищи, кажется, город, там есть горисполком, Совет или черт знает. И нужно было б в «Правду» написать. Странно, что ты обращаешься ко мне за содействием в высылке вещей зимних. Но это тоже сделаю. Состряпаю бумажку в Моссовет. Сделаю это, может быть завтра, может быть послезавтра — словом, когда будем на месте. Сегодня проехали несколько десятков километров. Пришлось проезжать по тому пути, что ездил ровно год тому назад. Печальное зрелище — особенно одна станция. В прошлом году я проезжал её через 1/2 часа после интенсивной бомбардировка, после бомбили её ещё не один раз. Следы пожарищ, крапива, бурьян там, где когда-то были дома, была жизнь. Воспоминания нахлынули буквально. Сейчас сижу в «доме». Он дрожит как в лихорадке. По дороге идут, едут наши части. Прошли длинной серо-зеленой змеей полки стрелковые. С грохотом и скрежетом идут тракторы, тащат пушки. Это проходит артполк. Темно, туман и кажется, что это какие-то доисторические чудовища с громадными хоботами, дрожит земля. Все деревья выстроились как на линейке с двух сторон дороги, движение днем и ночью — это магистраль. И не удивительно, что нет буквально ни одного дома не израненного, не слепого. Один, возле, которого стояла наша машина в ожидании, я исследовал основательно. Бедняга, он буквально изрешечен. И у самого дома береза с развороченным стволом и как будто бы бритвой срезанной верхушкой. И всё же она живет. Собственно теперь умирает. Гуляет ветер и желтые листья как чистые слезы сыплются со старой березы. И здесь всё же есть люди. Сильна у людей привязанность к родной земле, дому. Кое — где огороды. К их радости завтра утром мы уезжаем. Наши уже попробовали репы. Я так давно не видел детей. Настоящих живых, веселых, хотя с синими носами и ногами. Весь день почти дождь и сильный северный ветер. А они босиком в рубашонках. И как лебедь, черный лебедь несколько раз проплыла деревенская красавица. В черном шелковом платье, одетом по случаю нашего приезда. Ну, простите за болтовню. Я пишу и выскакиваю в темноту, хочу поймать нужных людей. Поэтому так торопливо и нескладно пишу. Сегодня, кажется, будет тепло. Мы возим с собой буржуйку, окна закрыли досками, соломой, топим печь. Крепко целую вас мои милые. Мне хочется скорее попасть в те места, где Садко пел свои чудные песни, где его заслушивалась Волхва. Может быть, и я увижу царевну. Хотя бы во сне. В.

15 сентября.

Получил Катя письмо, которое хотелось бы считать не полученным. Ясно, что оно написано под впечатлением минуты и правильней было бы обойти его молчанием. Но я все же несколько слов скажу. Ну, зачем такие ужасные слова про Володю: "совсем от рук отбился", "законченный эгоист", "характер отвратительный" и т. д.? Ты видимо забыла, что ему всего 7 лет и что еще очень и очень далеко до того момента, когда можно будет сказать "законченный эгоист". "Весной брошу всё и всех". Ну, а потом что? Конечно, каждое явление можно рассматривать с разных точек зрения. И твое настроение. И всё же, как ни много смягчающих обстоятельств, а оправдать тебя нельзя. Ты иногда сгущаешь краски и сверх меры драматизируешь. Вовсе тебе "не страшно было б жить в любом месте — от полюса до экватора", вовсе ступень, на которой вы находитесь, не предпоследняя к бродяжничеству. И бедные марийцы — как неприглядны они в твоем представлении… Верь, Катя, что бывает во много раз хуже и всё же людей не покидает желание жить, мир не кажется адом. Что тяжко тебе — слов нет. Но неужели нельзя стиснуть зубы и ещё 1/2 года держать себя в руках? Мне казалось, что я знаю тебя очень хорошо, а теперь я вижу, что я ошибался.