Письма с фронта лейтенанта Климовича

Дорогие мои! Душевное состояние отвратительное. Где-то там внутри вымазали дегтем. Нервы у меня, конечно, не в порядке и особенно в последнее время, но держать себя в руках нужно. Иначе наговоришь то, что не следует. Сегодня многие уезжают в отпуск (даже те, кому не следует). Москвичи завтра в 7 ч. утра будут дома. Мне же, на том основании, что вы слишком далеко — в отпуске отказано. Так долго вынашивать, лелеять мечту и так неожиданно быстро расстаться с нею. Со мной поступили несправедливо и даже не разрешают обратиться к высшему начальству. Друзья по несчастью (есть и они) утешают себя и меня тем, что в части де получим отпуск. На это я не надеюсь. Можно конечно уцепиться за эту мысль, зажечь в душе огонек и опять тщательно беречь его, поддерживать огонек — все-таки какой-то свет, тепло. Но нужно не забывать, быть готовым к тому, что нам возможно и не суждено больше встретиться. Я мог бы побывать в Москве, но побоялся, что это лишит меня отпуска (возможного) в будущем. Да и зачем, впрочем, мне сейчас Москва без вас? Только тоску бы увеличила. Сейчас мое желание скорей попасть в часть — куда угодно. Выправить и выслать вам аттестат. Может быть, хоть тогда на вас как на семью командира (правда маленького) или офицера Красной армии будут больше обращать внимания и хоть дровами обеспечат. Говорят, что здесь мы можем пробыть до 15, до прихода нового набора. Отдых, правда, был бы замечательный, но я в нем не нуждаюсь и готов отказаться от всего. Скорей бы чем-нибудь помочь вам. И не исключена возможность, что придется побыть в резерве и на месте. Правда, обстановка сейчас меняется быстро и пополнение требуется. Обидно очень, грустно, что те пустяки, которые я по крохам копил, берег для ребят — в надежде повидать их не попадут к ним. Это сахар и др. мелочь. Один раз у меня его украли. Вот, пожалуй, из-за этого следовало побывать в Москве и отослать вам. Сколько езды — при самых плохих обстоятельствах — от Москвы до вашей дыры? Неужели 5 или 6 суток отпуска было б недостаточно? Сегодня большой мороз. Бедные вы мои. Как-то там вы живете. Как с дровами? Крепко целую всех. В.

7.1. 1943

Милые, дорогие мои! Могу сказать, что одной ногой вступил на поле брани. Закончены последние приготовления, получены продукты на дорогу. Через 10 минут обед, а затем в путь. Вчера я было попытался поискать справедливости — уподобился щедринскому карасю — идеалисту. И, пожалуй, поиски мои увенчались бы не менее эффектным концом, но спасла неожиданная отправка в часть. Одна, группа едет в ту часть (но не подразделение), где был я, вторая — в резерв фронта и третья — тоже в часть. Там, на месте, получим назначение. Ну, дорогие, пожелайте счастливого пути. Допишу где-нибудь в дороге. Сижу в крестьянской избе. Поезд через три часа. Утром будем в одном пункте, а затем 170 км на машине — если повезет — и пешком. Муж хозяйки на фронте, сын призывается в армию. Сегодня. Остаются трое детей, старшему 14 лет. Нас четверо (увязалось с нами еще двое — помесь шакала с ишаком). Хозяйка глядит на нас и плачет: "Милые вы мои, когда же кончится война. И одеты — то во все хорошее, ведь убьют, и такое добро пропадет". Одели нас хорошо. Помылся я, побрился, оделся во всё новенькое, добротное и сам себе понравился. Отросли волосы, морда несколько осунулась, удлинилась и приобрела этакую интеллигентную бледность. Полюбовался на себя в зеркало, и стало немного грустно: почему я еду не в отпуск? И в душе зашевелилась зависть к резервистам. Они могли быть там долго, у них есть шансы на отпуск. Пришла соседка — бабушка. Глядит на меня, качает головой, плачет. Внук не пишет полтора года. Думал, что буду покидать стены училища с теплым чувством, с грустью. Но пока этого нет. Собственно к стенам, постели, теплу и обедам я долго буду питать признательность и часто буду вспоминать их. Но что касается друзей, то — "без радости была любовь и без печали — расставанье". Кто-то, видимо, питающий ко мне особо пылкую симпатию, — взял на память мои меховые рукавицы. Те, что я думал оставить вам, побывав дома. Ну, каюсь и я — в качестве сувенира «свистнул» в столовой деревянную ложку. Верней, она сама «упала» ко мне в валенок. Кстати, моя ложка, металлическая — осталась в столовой, хотя ровно три дня тому назад у меня её взяли со смертной клятвой возвратить. Начинаю беспокоиться о письмах, которые будут поступать по старому адресу. Обещали хранить их и выслать потом мне, но я знаю цену обещаний, цену дружбе, верности и пр. и пр. Много, много надо времени, чтобы изжить "родимые пятна капитализма". Дорогие мои! Я способен сейчас болтать много, но к счастью становится темно и мне придется заткнуть фонтан. Обо мне, пожалуйста, не беспокойтесь. Попытаюсь попасть в часть, где могут использовать меня не только как политработника, но и как обладателя удостоверения шофера. Уже стемнело. Крепко, крепко целую всех. В.

12.1.43. Калининская область.