Письма с мельницы

У мальчиков хватало жестокости приносить сюда, к самой кормушке, и подставлять ему под нос его любимое душистое вино, согревавшее и окрылявшее его, а затем, когда он вдоволь нанюхается, — прощай, только тебя и видели! Чудесный напиток, розовый и искрометный, целиком шел в глотки этих сорванцов… Это бы еще полбеды, если бы они только воровали его вино, но, подвыпив, причетники делались сущими чертенятами!.. Один дергал мула за уши, другой за хвост. Кике садился на него верхом, Белюге примерял ему свою шапочку, и никому из этих озорников и в голову не приходило, что стоит доброму мулу лягнуть или поддать крупом, и все они полетят за облака, а то и подальше… Но этого не случалось! Ведь все-таки это был папский мул — мул, сидя на котором папа раздавал благословения и индульгенции… Что бы мальчишки ни делали, он не сердился; у него был зуб только на Тисте Ведена… Стоило мулу почуять, что Тисте Веден стоит сзади, у него так и чесалось копыто, и, по правде говоря, было от чего. Озорник Тисте сыграл над ним не одну плохую шутку! После выпивки он был падок на жестокие выдумки…

Ведь взбрело же как-то ему на ум потащить с собой мула на колокольню певческой школы, наверх, на самый верх, на самую верхушку дворца!.. Я вам не сказки рассказываю, двести тысяч провансальцев это видели. Представляете себе ужас несчастного мула, когда, целый час прокрутясь впотьмах по винтовой лестнице и взобравшись бог знает на сколько ступенек, он вдруг очутился на площадке, залитой ослепительным светом, а внизу, на тысячу футов под собой, увидал какой-то фантастический Авиньон: на рынке лавки величиной с орех, перед казармой папские солдаты, словно красные муравьи, а дальше на серебряной нити микроскопический мостик, где шла пляска, пляска вовсю… Ах, бедный мул!.. Какого страха он натерпелся! Он так заревел с перепугу, что все стекла во дворце задрожали.

— Что случилось? Кто его обижает? — воскликнул добрый папа, устремляясь на балкон.

Тисте Веден был уже во дворе; он притворился, что плачет и рвет на себе волосы:

— Ах, святой отец! Что случилось? Случилось то, что ваш мул… Господи боже мой! Что с нами будет? Случилось то, что ваш мул взобрался на колокольню…

— Сам???

— Да, святой отец, сам… Вот, взгляните наверх… Видите, торчат кончики ушей?.. Будто две ласточки…

— Боже милостивый!.. — воскликнул бедный папа, поднимая глаза. — Да он, верно, с ума сошел!.. Да он убьется!.. Слезай скорей, несчастный!..

Легко сказать! Он бы и сам рад слезть. Да как? По лестнице — нечего было и думать: влезть — это еще туда-сюда, но слезть — да этак все ноги переломаешь!.. Бедный мул был в отчаянии; он тыкался во все концы площадки, перед глазами у него все ходуном ходило. И он думал о Тисте Ведене:

«Ах, разбойник! Дан мне отсюда выбраться… я тебя завтра утром так угощу копытом!..»

Мысль о том, как он угостит копытом, придала ему немного духу, не то ему, пожалуй, не устоять бы на ногах. В конце концов его стащили сверху, но это было не так-то просто. Пришлось спускать его на веревках, с лебедками, с носилками. Можете себе представить, какой позор для папского мула — висеть на такой высоте, дрыгая ногами в пустом пространстве, словно майский жук на нитке! И на глазах у всего Авиньона!

Несчастный мул всю ночь не сомкнул глаз. Ему мерещилось, будто он все еще кружится по этой проклятой площадке, а внизу потешается весь город. Потом он вспоминал негодника Тисте Ведена и думал о том, как утром угостит его копытом. Ах, друзья мои, как угостит!.. Пыль столбом пойдет, так что в Памперигусте видно будет… А знаете, что делал Тисте Веден, пока в конюшне готовился ему знатный прием? Он с песнями спускался по Роне на папской галере, отправляясь к Неаполитанскому двору вместе с компанией сыновей благородных родителей, которых город ежегодно отсылал к королеве Иоанне[11] для обучения дипломатическому искусству и учтивому обхождению. Тисте не был сыном благородных родителей, но папа обязательно хотел вознаградить его за заботы о его любимом муле и особенно за усердие, проявленное при его спасении. Каково же было разочарование мула наутро!

«Ах, разбойник! Верно, пронюхал… — думал он, яростно потрясая бубенцами. — Ну все равно, берегись, негодник! Ты свое получишь, лягну, когда вернешься… За мной не пропадет!»

И за ним не пропало.