Письма с мельницы

Хозяин побледнел, как человек, который узнал об ужасном бедствии, и мы быстро вышли. Минут десять в доме, только что таком мирном, стоял шум стремительных шагов, слышались невнятные голоса, терявшиеся в суматохе пробуждения. Слуги, дремавшие в полумраке сеней, высыпали на улицу и принялись колотить палками, вилами, цепами, любыми подвернувшимися под руку металлическими предметами по медным котлам, лоханкам, кастрюлям. Пастухи трубили в пастушьи рожки. У других были морские раковины, охотничьи рога. Какофония стояла невообразимая, и среди нее выделялись пронзительные крики «Йю-йю-йю!» арабских женщин, прибежавших с соседнего дуара. Говорят, что зачастую достаточно поднять сильный шум, сотрясти звуками воздух, и саранча улетит, побоится сесть на землю.

Но где же были эти страшные насекомые? На небе, дрожавшем от зноя, я видел только тучу, сплошную бурую тучу, похожую на градовую, — она надвигалась с грозным гулом, как буря, шумящая тысячами веток в лесу. Это и была саранча. Сцепившись сухими распростертыми крылышками, саранча летела плотной массой, и, несмотря на наши крики, на все наши усилия, туча приближалась, отбрасывая на долину огромную тень. Скоро она была у нас над головой. Затем она растрепалась, разодралась на краях. Отдельные рыжеватые, явственно видные насекомые оторвались от нее, как первые капли ливня. Наконец всю тучу как прорвало, и насекомые сухим и шумным градом посыпались вниз. Куда ни глянешь — поля покрыты саранчой, огромной саранчой величиной с палец.

Тогда началось истребление. Омерзительный треск раздавленной саранчи, будто хрустела солома. Боронами, мотыгами, плугами взрыхляли эту шевелящуюся почву; чем больше убивали, тем больше появлялось. Насекомые копошились целыми слоями, сцепившись длинными лапками; те, что были внизу, делали отчаянные скачки, прыгая прямо к мордам лошадей, впряженных в плуг для такой необычной пахоты. Собаки с фермы, собаки с дуара, пущенные прямо в поле, набрасывались на саранчу и с яростью давили ее. На помощь бедным колонистам подоспели две роты тюркосов[34] с горнистом во главе, и истребление приняло другой характер.

Солдаты не давили, а палили саранчу, насыпая порох длинными полосами.

Я устал убивать, меня тошнило от зловония, и я вернулся домой. На самой ферме их было почти столько же. Они проникали сквозь щели в дверях, в окнах, через печные трубы. Ползали по краям деревянных панелей, по уже совершенно изъеденным занавесям, падали, взлетали, карабкались на белые стены, и их огромная тень тянулась за ними, отчего они казались еще уродливей. И всюду стоял этот ужасный смрад. За обедом пришлось обойтись без воды. Цистерны, бассейны, колодцы, садки — все было загажено. Вечером у себя в спальне, несмотря на то, что убито их здесь было множество, я все еще слышал, как они копошились под столами и стульями, как трещали их жесткие крылышки, будто лопались от зноя стручки. Этой ночью я тоже не сомкнул глаз. Да и вокруг никто не «спал. Из конца в конец равнины бежали по земле языки пламени. Тюркосы все еще истребляли саранчу.

Наутро, когда я, как накануне, открыл окно, саранчи уже не было. Но какое она произвела опустошение! Ни цветка, ни травинки: все черно, все изглодано, все обуглилось. Бананы, абрикосы, персиковые, мандариновые деревья можно было узнать только по форме их оголенных сучьев; исчезла прелесть трепетных листьев, оживляющих дерево. Очищали водоемы, цистерны. Земледельцы всюду вскапывали землю, уничтожая яйца, отложенные насекомыми. Каждый комок земли переворачивали, тщательно разрыхляли. И сердце щемило, когда рассыпалась эта плодородная земля и обнажались тысячи белых сочных корней…

Эликсир его преподобия отца Гоше

— Отведайте-ка вот этого, соседушка, а потом посмотрим, что вы скажете.

И с той же кропотливой тщательностью, с какой шлифовальщик отсчитывает каждую бусину, гравесонский кюре накапал мне на донышко золотисто-зеленой, жгучей, искристой, чудесной жидкости… Все внутри у меня точно солнцем опалило.

— Это настойка отца Гоше, радость и благополучие нашего Прованса, — сказал почтенный пастырь с торжествующим видом, — ее приготовляют в монастыре премонстрантов, в двух милях от вашей мельницы… Не правда ли, куда лучше всех шартрезов, вместе взятых?.. Лесли бы вы знали, до чего забавна история этого эликсира! Вот послушайте…

И в простоте душевной, не видя в том ничего дурного, тут же у себя в церковном домике, в столовой, такой светлой и мирной, с картинками, изображающими шествие на Голгофу, с белыми занавесочками, накрахмаленными, как стихари, аббат рассказал мне забавную историю, немножко вольнодумную и непочтительную, вроде сказок Эразма или Ассуси.[35]

Двадцать лет тому назад премонстранты, или, вернее, белые отцы, как прозвали их у нас в Провансе, впали в великую нужду. Если бы вы посмотрели, в какой они тогда жили обители, у вас сжалось бы сердце.