Письма с острова Скай

Внутри пустота. Тогда, когда пришло первое извещение о том, что Йэн пропал без вести, я сказала себе, что он мертв. Тогда я выплакала все свои слезы. Разве могла я сказать себе что-то иное? Надежда бесполезна в таких случаях — она принесет лишь разочарование.

Дэйви, я не знаю, как мне быть. Скорбеть? Я не пролила ни слезинки, когда получила письмо, и после тоже не плакала. Этого никто не поймет. Потому я и из дома не выхожу. Скажут: «Вон идет вдова, которой все равно».

Только это не так. Он был моим мужем. Как мне может быть все равно?

Не знаю, каких слов я жду от тебя. Я не вполне уверена, зачем вообще пишу, но это единственное, что я еще делаю. Махэр велела мне не останавливаться. Она сказала, чтобы я продолжала писать «своему американцу», потому что для меня нет иного способа выкарабкаться.

Пожалуйста, не оставляй меня, Дэйви.

Сью

Глава восемнадцатая Маргарет

Пекан-Милтен, Скай

Суббота, 31 августа 1940 года

Милый Пол!

После того как бабушка нашла меня у «Сео а-нис», мы поехали к ней. Она понимала, что я переполнена вопросами, но отложила ответы на потом. Сказала, что мы поговорим позже. На огне стоял большой горшок с похлебкой из овсяной муки. Она усадила меня за стол напротив дедушки и дяди Уилли — двух морщинистых, обветренных, как скалы, мужчин. Бабушка не сводила с меня живых черных глаз, но дед за всю трапезу ни разу, кажется, не оторвал взгляда от тарелки.

В тишине, нарушаемой лишь потрескиванием углей да стуком ложек, я ждала, что скажет бабушка. Такая маленькая женщина, но при этом такая властная. Она помогла мне обсушиться, дала древний свитер и пару дедушкиных штанов на время, пока мое дорожное платье лежит перед огнем, испаряя облачка влаги. В чужом доме, в чужой одежде я ждала, чтобы бабушка первой начала беседу.

Зато дядя Уилли болтал во время еды не умолкая, сыпля забавными анекдотами о Скае, вопросами об Эдинбурге и ужасными шутками. О себе или о моей матери он тем не менее не проронил ни слова. Плотно сжатые губы и прищуренные глаза бабушки поведали мне, что Уилли не оправдал надежд семьи: неженатый, неотесанный, по-прежнему живущий в родительском доме.

Пока Уилли заливался соловьем, бабушка сидела и молча наблюдала за мной. Это была битва характеров, и старая женщина оказалась упрямее меня. Наконец я не выдержала и спросила, как она узнала о моем приезде. В таком месте, как Скай, я вполне могла бы поверить в ясновидение.

— Мне написал Финли.

— Финли написал? — Ложка Уилли упала в тарелку.

— Впервые за двадцать с лишним лет. — На губах бабушки промелькнула довольная усмешка. — Он предупредил, что его отыскала дочка Элспет и что если она будет столь же настойчивой и дальше, то вскоре окажется на пороге нашего дома.

— Почему ты мне ничего не сказала об этом?

Бабушка только сердито зыркнула на него черными глазами.

— То, что ты живешь в моем доме и ешь мой хлеб, совсем не означает, что я должна обо всем тебе докладывать, Уилли Макдональд.

Эти слова, по-видимому, ничуть не задели Уилли.

— Он мой брат.

— И тем не менее тебе он не черкнул.

Уилли с грохотом встал из-за стола и без извинений покинул кухню. Надо же, не успела я приехать, как тут же оказалась посреди семейной ссоры.

— Финли писал, что ты расспрашивала о молодых годах Элспет, — продолжала бабушка, — что ты хотела знать, какой была твоя мать до твоего рождения.

— Он мало что мне рассказал.

— Финли такой же упрямец, как и Элспет, это точно. Все эти годы каждый из них ждал, чтобы другой извинился первым. — Бабушка выскребла остатки овсяной похлебки мне в миску. — Они с детства были очень похожи, наши мечтатели. Этих двоих не удовлетворила бы фермерская жизнь. Жаждали знаний. Читали и перечитывали все, что попадалось им под руку. И всегда смотрели на горизонт, как будто искали способ прикоснуться к нему. Они оба, раз отдав свое сердце, навсегда его потеряли.

Я точно помню, что она сказала, поскольку попросила ее все повторить. А потом, как только добралась до ручки, записала каждое слово.

— Но была между ними и разница. Поэзия жила лишь в сердце Финли, тогда как у Элспет она была даже в кончиках пальцев. — Бабушка собрала миски и со стуком составила их одну в другую. — А теперь спать, Маргарет Данн. Утром ты получишь от меня тот «первый том».

Черные глаза-бусины не допускали даже мысли о возражении. Теперь я знаю, откуда у мамы упрямство.

Наутро, когда я проснулась, в коттедже стояла тишина: все разошлись по своим делам. На кухонном столе меня дожидались тарелка со свежими лепешками, банка варенья и высокая стопка стихотворных сборников с золоченым обрезом. Все — написанные моей матерью.

Пол, я понятия не имела. Я знала о том, что мамина душа полна поэзии, но не о том, что когда-то эта поэзия изливалась на бумагу. Моя мама — поэт!