Письма с Соломоновых островов

Самые фантастические мысли приходили мне в голову, но после короткого раздумья я вынуждена была их отбросить. Сперва я решила, что нашла клад, спрятанный еще со времен испанских завоевателей, но вскоре сообразила, что шелковичные деревья, как правило, не столь долговечны. Затем я заметила, что отверстие, проделанное моей рукой, свежее, а потому должно быть еще и другое, через которое предмет вложили в дупло. Я начала его искать и вскоре на противоположной стороне ствола обнаружила довольно большую щель, тщательно прикрытую большим пучком незнакомого мне паразитирующего растения. Убрав его и расширив обильно заросшее корешками дупло, я вытащила из него сверток и очистила от слоя трухи и пыли. Это была довольно большая сумка, сплетенная из какого-то волокна и украшенная редкими морскими раковинами. К моему великому изумлению и разочарованию, вместо сокровища или хотя бы ценных раковин и сережек в сумке лежали лишь несколько человеческих костей, железный гарпун для ловли рыб и тритонов, иссохшие и раскрошенные ароматические травы, горстка почти окаменелых корневищ, а также длинных и острых шипов. На дне я нашла наполовину истлевшие куски какого-то дерева, перемешанные с кусочками имбиря, который сохранил еще свой пряный запах. Были там и остатки хитиновых панцирей разных жуков, но в таком плохом состоянии, что уже не представляли никакой ценности для коллекции.

Я раздумывала, что же делать с находкой: положить сумку обратно в дупло или попросту выбросить весь хлам в кусты? Следовало, однако, более тщательно осмотреть сумку. Она была сплетена из тонкого и крепкого ротангового луба. В ткань искусно вплетались узорчатые вставки из разноцветных раковинных дисков, так умело уложенных, что они стали как бы фоном для нескольких довольно больших круглых дисков, выпиленных из перламутра, на которых виднелись какие-то глубоко вдавленные линии — возможно, символические знаки. Верх, бока и ремешок сумки были украшены очень редкими на Улаве и поэтому чрезвычайно ценными морскими раковинами, скрепленными тонкими ротанговыми нитками.

Несомненно, сумка эта старинная, представляющая весьма любопытный образец меланезийского искусства, а следовательно, исключительно ценное для нас приобретение, разумеется, вместе с находившимися в ней предметами. Если же папа и решит, однако, что сумка не представляет никакой этнографической ценности, то я оставлю ее себе, очищу, верну раковинам их прежний блеск, и в Польше она произведет немалый фурор! Я завернула свое сокровище в листья пандануса, проверила еще раз, не осталось ли признаков того, что это место посещалось кем-либо, знающим о тайнике, а затем преспокойно, не чувствуя ни малейших угрызений совести, вернулась в селение. Я не встретила никого на своем пути, но, проходя мимо хижины Халу Харере, захотела похвастать своей находкой. Я вынула сумку из покрывающих ее листьев, повесила на плечо и уверенно вошла в мастерскую. Кроме резчика я застала там и Даниху, которая при виде меня радостно вскрикнула и вскочила. Халу Харере радушно буркнул что-то под кос и кивнул мне головой. Но Даниху, как истая женщина, сразу же заметила сумку и, пораженная, вероятно, ее отделкой, воскликнула:

— Энн, откуда такая красивая сумка? Кто подарил?

Хозяин дома взглянул на мою находку с любопытством, но неожиданно изменился в лице. В его глазах мелькнуло что-то, выражающее крайнее изумление, любопытство и страх, губы его задрожали, наконец он выдавил из себя нечто похожее на стон:

— Хеле…

Я глядела на него, ничего не понимая, а Даниху отскочила от меня и, прикрыв лицо руками, укрылась за какой-то поделкой. Некоторое время в хижине стояла мертвая тишина, затем Халу Харере осторожно подошел ко мне, поглядел на сумку, попросил показать ее содержимое и рассказать, как она ко мне попала. Сперва он казался весьма встревоженным, но, узнав, что на месте, где я нашла сумку, уже долгое время никого не было и все там заросло зеленью, старик вздохнул с облегчением. Он внимательно рассмотрел кости и другие вынутые из сумки предметы, весьма тщательно изучил украшения на ней, а затем тихо сказал: