Письма, телеграммы, надписи 1889-1906

Меня могут выпустить из тюрьмы на поруки и отправить в Нижний — к тебе под надзор — в том случае, если найдется поручитель. Что такое порука и каковы обязательства, принимаемые на себя поручителем, — спроси у Александра Ивановича Ланина, а также спроси его, не возьмет ли он поручительство на себя? Уверь его, что я не убегу, ибо действительно, Катеринка, «от судьбы не уйдешь», как я убеждаюсь. Вместе с этим я пишу и Марии Сергеевне — быть может, Ланин, ввиду постигших его несчастий, и не возьмет на себя этого дела. Форму поручительства, любезно предложенную мне лицом, производящим дознание по делу, — при сем прилагаю. Похлопочи об этом.

Ну, как поживает Максим? Не говорит ли каких-либо новых слов? Здоров ли? Что нянька? Ушла ли старая, есть ли другая, имеешь ли кухарку и т. д. — изобрази мне все домашние дела обстоятельно и подробно, пиши — в Тифлис, тифлисское губернское жандармское управление, для меня.

Житьишко мое не так уж плохо—сегодня разрешили иметь книги, бумагу, чернила, так что с завтрашнего дня я сажусь за работу. Питаюсь — сносно, здоровье — недурно, настроение — ровное и спокойное, хотя во время допроса немножко взволновался. Увы — человек я, и человек ты знаешь какой.

…Камера у меня большая, 10 и 7 шагов, в ней два окна на Куру и прекрасный вид на азиатскую часть города, разбросанную на крутой горе, очень оригинальную и своей жизнью и физиономией. Я смотрю из окна и наблюдаю, как работают за рекой против меня кожевники, как проводит свой день одна маленькая девочка, ловят рыбу наметкой и так далее. Иногда хочется взять на руки Максима и подбросить его к потолку, но я долго сентиментальным не бываю.

В сущности — знаешь что? и у тюрьмы есть свое достоинство, это — ее режим. Больше писать не стану.

Хлопочи о поруках, будь здорова и спокойна, береги сынишку, и — ты хорошо сделаешь, если, не ожидая меня, переедешь на дачу в Мызу или поедешь к Марии Сергеевне. Я думаю, что и с поруками дело затянется, поэтому в интересах ребенка тебе не следует жить в городе. Поезжай-ка в Самару, Катя. Маме своей ты бы не сообщала о происшествии со мной — скажи, что состояние моего здоровья вдруг ухудшилось и я уехал на Кавказ. Разумеется, она узнает правду, но уже тогда, когда факт будет лишен остроты.

Итак — до свидания, Катя! Пиши подробнее. Да, напиши-ка издателю, пусть он вышлет мои книги для отзыва в Тифлис, газете «Кавказ», — она была ко мне благосклонна. Целую сынишку и тебя.

Алексей

Как поживают птички? Если ты их не выпустила, то выпускай. Я теперь понимаю, до чего неудобно сидеть в клетках, и — хочу быть гуманным. Будь же спокойна, нужно привыкать к несчастиям — их и еще не мало будет у тебя. Помни только, что ничто не бесконечно, все пройдет. Держись крепче!

24 Е. П. ПЕШКОВОЙ

17 [29] мая 1898, Тифлис.

Сегодня получил сразу четыре письма от тебя. Спасибо, но, Катеринка, зачем же писать ежедневно? Как всё на свете, и частописание имеет свою смешную сторону. Не обижайся на это, а лучше пиши не так часто и побольше.

Пожалуйста, не беспокойся обо мне — я живу неплохо, уверяю тебя. Внешние условия, здоровье, самочувствие — все это вполне удовлетворительно — и, право, я живал в условиях неизмеримо худших.

На поруки меня, наверное, выпустят.

Будем говорить серьезно — не правда ли, Катя, утомительно и беспокойно жить со мной? Вспомни все прожитое, подумай и будь уверена, что всякое твое решение, хотя бы оно было и неожиданно для меня и тяжело, — я приму без малейшего протеста. Я нахожу нужным заявить это тебе потому, что мне совестно пред тобой, я чувствую себя виноватым в том, что не даю тебе жить спокойно, легко и радостно. Сознание этой вины — вот самое худшее в моем положении, самое тяжелое и печальное. Но — бросим это.