Письма, телеграммы, надписи 1927-1936

Будь он, Бальмонт, несколько более честен в отношении к своему народу, который вступил на путь возрождения, он бы помнил, что беспризорных создала гражданская война, которую, вместе с другими его друзьями, разжигал и Бунин. А если б он, Бальмонт, был более осведомлен, он знал бы, что Советская власть борется с беспризорностью довольно успешно. Но Бальмонт, как все эмигранты, его друзья, лишен способности признавать достоинства врагов, и, как все друзья его, он отравлен злобой до того, что назвал «преступными» очерки Дюамеля о России, — Дюамеля, человека, который, прежде всего, глубоко честен. Он пишет Вам: «Десять Дюамелей не увидят в десять лет того, что Бунин увидит и рассмотрит в десять дней, в десять часов». Эта смешная фраза говорит мне, что Бальмонт или не читал, или читал и не понял отношения Бунина к русскому народу.

Боясь утомить Вас, я кончаю это длинное письмо, дорогой друг. Но когда-нибудь я расскажу Вам историю моих отношений к русской «революционной» интеллигенции и к той ее части, которая, во главе с В. И. Лениным, преодолев русский анархизм, ныне организует в России волю к жизни, волю к труду и творчеству.

М. Горький

22. III. 28.

915 РОМЭНУ РОЛЛАНУ

23 марта 1928, Сорренто.

Сердечно тронут Вашим поздравлением, дорогой Роллан, крепко жму Вашу руку, славный друг мой! Горжусь Вашим отношением ко мне и люблю Ваши письма — прекрасные песни души мыслителя и поэта.

Я привык думать, что французы наиболее тонкие мастера слова и, в частности, эпистолярной формы и что нигде в мире женщину и мысль не умеют одеть так достойно их красоты, их силы, как это делают во Франции.

Да, вот и мне 60 лет. Но я не чувствую упадка воли к жизни и вкуса к ней. Нелегкую жизнь прожил я и знаю, что она была бы гораздо тяжелее, если б я не научился любить искусство, науку — высшие выражения творчества человека. Кажется, я уже говорил Вам, что литература Франции имела решающее влияние на развитие этой любви и вообще всех моих способностей. Считаю не лишним повторить это признание, — искреннее признание человека, который вместе с Вами непоколебимо верит в духовное братство людей.

От Франции до Сибири так же далеко, как от француза до монгола. Простите мне этот неожиданный для Вас и странный прыжок. Но для меня необходимо сообщить Вам факт, который Вам, может быть, покажется не столь значительным, каким вижу его я. Это факт необыкновенно быстрого развития в России иноплеменной литературы. За истекшие десять лет все финские, монгольские и тюрко-финские племена Союза Советов получили, как Вы знаете, письменность. Поволжские племена — чуваши, мордва, черемисы — так же как племена Кавказа и Сибири, уже имеют свою прессу, основывают музыкальные школы, музеи, книгоиздательства, выдвигают из среды своей прозаиков и поэтов. Миллион чуваш в столице своей Чебоксарах на Волге издает уже десять газет, одна из которых имеет более 10 тысяч тиража. Вообще — быстро идет процесс слияния с русской культурой.

20-го апреля в Новосибирске будет съезд литераторов-сибиряков: русских, якут, бурят и других племен. Дорогой Роллан, — очень прошу Вас: пошлите этим людям несколько слов привета! Не стану говорить о том, какой радостью будет для них письмо от Вас, проповедника братства людей. Письмо Ваше Вы можете послать прямо в Новосибирск, редакции журнала «Сибирские огни» на имя Владимира Зазубрина — очень талантливого молодого литератора, он недавно печатался уже в одном из парижских журналов, — или пошлите мне, я сам перешлю. Очень прошу Вас об этом.

Бальмонт снова потревожил Вас письмом, очень глупым, как мне кажется. Я давно и хорошо знаю Бальмонта, это вообще и во всем — человек неумный и, как алкоголик, не совсем нормальный. Как поэт он автор одной, действительно прекрасной книги стихов «Будем, как солнце». Все же остальное у него — очень искусная и музыкальная игра словами, не более. Он — пантеист, но пантеизм свой почерпнул из великолепного романа Кнута Гамсуна «Пан», а формально — он ученик ваших «декадентов», затем опустившийся до Ростана. Теперь он — человек опустошенный. Я посылаю Вам мое возражение на письмо Бальмонта. Если Вы найдете это возражение достаточно веским и уместным, может быть, Вы его опубликуете? Разумеется, я на этом не настаиваю. Но мне не хочется, чтоб Бунин, Бальмонт и другие несчастные люди, уже совершенно оторвавшиеся от своего народа, от России, втягивали Вас в сферу своего бессильного озлобления, тревожили Вас «протестами» и т. д.

Еще раз, дорогой друг, крепко жму Вашу руку и — благодарю.

М. Горький

Sorrento.

23. 3. 28.

916 И. С. АЛЕКСАНДРОВУ

25 марта 1928, Сорренто.

Иван Степанович —