Письма Уильяма Берроуза

Кики всерьез вознамерился отучить меня от наркотиков и забрал всю одежду. Один хороший врач (беглый жид из Германии) прописал кое-какие колеса для снятия ломки. Надеюсь, поможет. Когда накроет абстяг, Кики придется подмывать меня, ведь в штаны (хотя штанов-то, как нарочно, и нет) хлынут говно и ссанина… Одна радость — на кумарах, бывает, так скрутит, что аж кончаешь, без секса. И не один раз: может не отпустить, пока, как пацан, не салютуешь трижды, а то и четырежды.

Жалко, сил нет выйти на улицу и отыскать себе «объект любви», как говорят аналитики. (То есть начисто пропадает желание трахаться, когда слезаешь с наркотиков.) Фу, преснотень! Прикинь, если скажу: «Вчера нашел себе милый «объект»». Я ревную Кики — его осаждают похотливые гомосеки, а меня опутали сети Майи [248]. Кики — милый мальчик, с ним так приятно валяться в постели, покуривать травку и спать, заниматься любовью, позабыв обо всем, ласкать руками его стройное, крепкое тельце, дремать, обнявшись, прижимаясь плотно друг к другу, погружаясь в сладостный сон жарким полднем в прохладе комнаты, в сон столь отличный от прочих; приходят сумерки, и я, отдавшись чувству невесомости, упиваюсь дремой и близостью молоденького тельца Кики; как сладко незаметно погружаться вместе в сон, сплетая ноги, обвивая руками тела друг друга и потираясь бедрами, когда члены напрягаются и тянутся к горячей плоти.

Джек, на твоем месте я бы дважды подумал, прежде чем полностью отказаться от секса [249]. Секс — самый главный кайф в жизни, основной, от природы! И если тебе хорошо, как только может быть хорошо после траха, это ведь хорошо! К чему литературный брак а-ля Гертруда Стайн и Хемингуэй? Хм, до меня дошло: Боулз не педик-ханжа, не чистоплюй и не боится наркотиков. Он сам замешан в каких-нибудь аферах — как и многие честные жители Танжера — и просто не хочет, чтобы кто-то левый привел к нему в притон хвост. Понятно, отчего он боится меня с моей-то репутацией. Сразу видно, когда торговец валютой прокручивает (даже слегка) незаконные махинации: он как прокаженного сторонится всякого, к чьей одежде пристали мельчайшие частички дурмана. И если я прав, то Боулз записал меня в наркоторговцы, хотя от них я, в нынешнем-то состоянии, честно стараюсь держаться подальше. Нет ни времени, ни желания заниматься делами, связанными с риском, какой я на себя больше брать не хочу. Вдруг они помешают моим исследованиям и писательству (они-то интересуют меня по-настоящему!). Вообще о криминале слышать ничего не хочу, если только всем нам не придется перебраться в подполье.

Не могу отделаться от чувства, что с совершенным целомудрием ты дал маху. К тому же мастурбация ни фига не про целомудрие, это лишь суррогат секса, никак не способ решения проблемы. Ты знаешь, я изучал и практиковал буддизм (в своей галопической манере, естественно) и пришел к заключению: вовсе не претендуя на сан просветленного, но хотя бы того, кто отправился в странствие без должного инструментария и знаний (как обычно, ведь и по Южной Америке я так путешествовал), совершая все возможные ошибки и подвергаясь всем существующим опасностям, теряя ход и направление, поднимаясь над всем** тропами на голые вершины гор, где до мозга костей продирает холод поднебесных ветров, я спрашивал себя: «Что я, сломленный чудак, здесь делаю?» Пивнушный евангелист, черпающий знания по теософии в общественной библиотеке (старый оловянный сундук в моей нищей квартирке на Ист-Сайде полнился листками с заметками), воображающий себя тайным диктатором мира, телепатически связанным с тибетскими ламами… Разве мог я узреть беспощадные, холодные факты, сидя зимней ночью в кафешке под вывеской, сияющей белым светом операционной «НЕ КУРИТЬ»? Могли я тогда узреть факты и себя будущего, старика, оставившего за плечами вслепую потраченные годы и видящего путь впереди, благодаря познанию Фактов? Увидеть, как сундук с заметками пропадает под грудой хлама на свалке Генри-стрит?