Письма в пустоту

Парень развернулся, в его глазах вспыхнула едва уловимая и столь хрупкая надежда, которая, столкнувшись с каменным лицом Джорджа, тут же потухла и испарилась в вишневой бездне глаз Альентеса.

Гленорван швырнул в него кошелек.

— Возьми, придумай себе долгоиграющее занятие. Приказ! — кинул он и скрылся за дверью номера.

Погрузившись в круговорот земных страстей, Гленорван не скоро ощутил усталость. Но, когда все-таки это случилось, он поспешил выпроводить удовлетворенную на год вперед Лилию, и, приняв контрастный душ, улегся спать.

Все дышало расслабленной негой. Но Джордж почему-то нервничал. Его беспокоил Альентес, точнее их недавний разговор, который вышел весьма грубым и в целом, не отражал истинного взгляда Гленорвана на монаха. Наоборот, беззащитность и покорность Альентеса вызывали если не уважение, то желание защитить и уберечь уж точно разжигали.

— И что я нервничаю?! — пробурчал Гленорван себе под нос, кутаясь в одеяло, — Обычный монах, к тому же враг, какое мне до него дело? Я ведь по сути все верно ему сказал. Так они и есть… Монах для меня не может ничего значить. Это было бы слишком глупо. До смешного абсурдно!

Уняв свою совесть аутотренингом, Джордж погрузился в сладкую иллюзию долгожданного сна.

Сон действительно оказался приятным. Изнеженному женским теплом и лаской телу Гленорвана снова снились обжигающие объятия молодой женщины. На этот раз мулатки. Вскоре девушка трансформировалась сначала в азиатку, а после в цыганку, благо эфирное пространство сна позволяет происходить подобным метаморфозам. Джордж заулыбался.

Он лежал неподвижно на шелковистой траве, а девушка сидела сверху, двигая бедрами. Возбуждение возрастало и казалось настолько реальным, что Джордж во сне стал сомневаться, что он спит.

Волны удовольствия нарастали с новой силой, девушка приобретала более угловатые очертания, а свет солнца мерк. Гленорван понял, что он уже просыпается. Словно разряд тока ударили тревожные мысли, и американец распахнул глаза.

Реальность оказалась мрачным подобием яркого сна.

Верхом на спящем, до описываемого события, Джордже восседал Альентес. Единственное, что успокаивало американца, монах был в одежде, правда рубашка болталась, распахнутая на все пуговицы. На оголенной груди Альентеса, слева, где под слоем мышц и костей прячется сердце, черным пятном пульсировала свежая наколка. Даже в темноте глаз мог различить, как покраснела кожа от травмирующего рисунка. Но сам рисунок шокировал куда сильнее. Сердце величиной в аналог, с дотошно выписанными деталями органа, чернело на своем законном месте, словно рентгеновский снимок. Огромная змея, спускающая локоны своего хвоста далеко вниз, оплетала сердце в смертельном захвате. Ее острые зубы вгрызались в плоть нарисованного органа, вырывая из него куски. По раздвоенному языку змея стекала реалистичная кровь. Краски — мерцающие пятна боли, они бросались в глаза во вторую очередь. Черный змей и багровое сердце — страшное клеймо, которое избрал для себя Альентес.

— Стой, — Джордж взял монаха за плечи и остановил его несуразные подрыгивания.

— А ты твердый, — отстранено изрек монах.

— Мне снился эротический сон, — усмехнулся Джордж, — Но ты все испортил.

— А… да…

— Ты себе tattoo сделал? С какой стати?

— Просто, символизм, — в сомнамбулической манере продолжал отвечать Альентес.

— Напыщенно, — поморщился Гленорван, — Лучше слезь с меня.

— Тебе ведь приятно…

— Но не ты этому виновник.

— Ясно…

— Стало быть, змей это я, — американец провел пальцем по шершавой поверхности рисунка.

— Да, выедаешь мое сердце…

— И на что ты так неразумно потратился, — я иронией протянул Гленорван.

— Ты же сам сказал… Найти дело, которое бы заняло много часов. Я послушно выполнил твою волю.

— Да уж. Здоровый рисунок, на половину груди, а хвост вообще чуть ли не до ремня штанов доходит. И не жалко?

— Чего…

— Действительно, я порой задаю наивные вопросы, — снисходительно произнес американец, — Ты запросто распрощался с глазом, что тебе до кожи-то.

— Да… Джордж, ты ведь теперь не возражаешь… Давай?

— Что тебе вновь приспичило?

— Ты знаешь. Я не могу понять твоего отношения к себе. У меня в жизни такого еще никогда не было… Не укладывается в мой привычный сценарий взаимоотношений. Я должно все вернуть в нормальное русло.

— Чего там себе под нос лопочешь?

— Ты нарушаешь порядок… Отнесись ко мне как к вещи… Воспользуйся мной, иначе я окончательно запутаюсь и соду с ума.

Альентес схватился за голову и, впиваясь ногтями в волосы, с силой рванул их на себя. Прическа растрепалась.

— Ну, это тебе не грозит, — осторожно отозвался Гленорван, — Дважды разум не теряют.

— Я прошу… В темноте, без света, ты не почувствуешь разницы… Ты даже можешь представить вместо меня любую женщину планеты.

— А, ты все о своем, о наболевшем, — подытожил Джордж.

— Я… Ты должен…

— Да, ну?!

— Я же чувствую, ты не возражаешь.

— Ты хоть осознаешь, что тебе сейчас нельзя? Сегодня, по сути, первый вечер, когда тебя не лихорадит от жара. Процесс заживления только-только наладился.

— Неважно… Я неважен. Так надо.