Письма внуку. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве

IV. Особенно полюбилась комарам и треклятым плазмодиям деревня Лукерьино, что на северо-востоке Исилькульского района: в дни приступов — все до одного на лавках, полатях, полу, и трясутся в лихорадке, укрывшись то тулупом, то какой иной рванью. А кожа у них жёлтая, особенно жёлты ногти и белки глаз: это от лекарства ядовито-канареечного цвета, называвшегося акрихином, каковой акрихин мы развозили по сёлам мешками. Всё же оно немного помогало; с утра до ночи мы обходили все избы, «кормили» народ сказанный акрихином, «кололи» его плазмоцидом, приговаривая навсегда запомнившееся: «Кислого-горького-солёного не есть, в бане не мыться, ног не мочить!», а у всех поголовно плюс к тому надо взять из пальца по капле крови для анализа, пробивая кожу «иглой Франка» — этакой щёлкающей рубилкой с пружиной и ножом-зубилом, который не всегда с первого раза пробивал заскорузлые, блестящие от труда и земли, пальцы колхозников — стариков, женщин и детишек: мужчин в деревнях уже практически не было, а сатанинская та малярия не щадила никого. Лечить их было трудно, выявлять — ещё труднее: лечение нужно строго периодичное относительно дней и часов приступов, а попробуй в них разберись, когда человек болен одновременно трёхдневной «обычной» малярией да вдобавок, малярией тропической (название — неудачное, она валила сибиряков почём зря), приступы коей следуют через день, а то и чаще. Малярия в Сибири давно и абсолютно побеждена (хоть крохотен мой вклад в это дело, но он всё-таки был), и комаров-анофелесов теперь никто не боится, и правильно делает: слюнные железы их стерильны. Не стало больных малярией — и болота перестали быть её «рассадником», и теперь не нужно их «нефтевать» как раньше (нам в Исилькуль тогда нефть не перепадала), опыливать парижской зеленью с дорожной пылью: оказалось, что болота очень даже нужны Природе и их надобно не губить, а охранять.

V. Работая в Исилькульской малярийной станции, я изъездил, а больше так исходил — на нашей тощей лошадёнке далеко было не уехать — весь район, каждое село, деревню, аул, кордон, хуторок даже с одною землянкой: их тогда, до укрупнения, было очень много — раскинутых по степям, колкам, заозёрьям этого края, ставшего мне родным до каждого кустика, муравейника, полянки. Не в обиде я на него, на этот край, даже за свирепые морозы, во время одного из коих я отморозил мизинцы ног: для нашей «малярийки» выделили километрах в сорока, за селом Медвежка, делянку леса для дров, и мы пилили эти деревья, складывали на грузовик и увозили к себе в Исилькуль; я, будучи мужчиной, устроился не в кабине, а наверху этой кучи брёвен, спрятав руки в рукава и съёжившись как только можно. Но ветер на ходу задувал в голенища валенок, чего я не чувствовал, и лишь по приезду убедился, что пальцы ног — как стекляшки; мучился я много дней, и с тех пор, если у меня начинают мёрзнуть ноги, то в первую очередь сильно ломит именно мизинцы. Впрочем, это пустяки по сравнению с тем событием, на квартире у Саши Петровой, участником и жертвою которого, мне довелось там стать, и о коем будет сказано в одном из последующих к тебе писем. Ну а вернувшись на несколько секунд к малярии и лекарствам, я припоминаю, что излишки акрихина использовались для крашения одежд, и наши девицы, равно как их знакомые, щеголяли в носках и шапочках, окрашенных сказанным лекарством в невероятно жёлтый, бьющий в глаза, лимонный цвет. Любых тогдашних лекарств, в том числе бесплатных, было полным-полно на базах и в аптекарских складах.

Письмо шестьдесят третье: ЗВЁЗДНОЕ ВЕЛИКОЛЕПИЕ