Письма внуку. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве

III. Добытое в течение долгих ночей я отсылал в астрономические обсерватории, откуда, в свою очередь, получал ценные советы, книги, таблицы. Из Москвы, Казани, Ашхабада, Горького, Сталинабада (последние три теперь зовутся Ашгабат, Нижний Новгород, Душанбе) приходили ко мне в Исилькуль письма крупных астрофизиков, журналы, инструкции. Первая моя научная публикация называлась «Радиант метеорного потока Лирид» — плод многих бессонных ночей с непрерывнейшим, до утра, глядением в окуляр; сказанная статья была напечатана в № 56 «Астрономического циркуляра Академии наук СССР» за 1946 год. Первая же выставка, где экспонировались мои рисунки, была не художественная, не биологическая, а астрономическая — в Московском планетарии в 1947 году; посвящалась она 25-летию Коллектива наблюдателей Московского отделения ВАГО — Всесоюзного астрономо-геодезического общества (ныне, к глубочайшему сожалению, разогнанного — как, впрочем, и сама Академия наук СССР). Рядом с материалами по истории этого коллектива там выставили шесть рисунков участков Луны, сделанных мною в Исилькуле в «обсерватории № 1» (вскоре опишу и вторую) в самодельный свой телескоп чёрным карандашом, весьма добросовестных и точных; тут, впрочем, замечу, что когда открылась сказанная выставка, я уже сидел за решёткою; устроители выставки о том не знали, иначе б никогда на то не решились, ибо за то их самих пересадили бы. Своими небесными открытиями я очень хотел поделиться и с ближайшими земляками; набравшись храбрости, предложил районному радиоузлу цикл своих лекций о Мироздании, из коих прочитал две «Что такое Солнце» и «Луна — спутник Земли», правда, сильно волнуясь, в комнатке радиоузла, обитой сукном, в этот устрашающий микрофон; и так я жил.

IV. Об астрономах, с коими я тогда имел дела (сначала заочно, а потом лично), я напишу в нужном месте, а сейчас скажу, что, кроме честных и достославных учёных в этой священнейшей и благороднейшей из наук оказались ещё и людишки, рождения самого подлого, кои впоследствии вытолкали меня взашей; как это принято у нас говорить — плюнули в самую душу; но это будет уже потом, после моей отсидки. А сейчас расскажу о том, как у меня образовалась «обсерватория № 2». После смерти матери, то ли по просьбе отца, то ли по приказанию промартели инвалидов «Победа», в коей он работал механиком, мастерскую и жильё перевели в другую точку Исилькуля, у южной стороны базара, на перекрёстке той же улица Коминтерна (сейчас № 16) с Советской (сейчас № 43). Здесь стоял так называемый заезжий двор, или заезжий дом (примитивная гостиница, вроде ночлежки), принадлежащий той же артели. Там было две пустых комнатки, в одну из коих мы помещались сами, а в другой была устроена отцовская мастерская. Очень повезло мне со двором — он был огромным и широким, и с его середины ночами было видно звёздное небо во всём его божественном великолепии почти до горизонта, а поблизости не было светящихся окон или фонарей, мешающих наблюдениям, что весьма ценится астрономами. К тому времени, «пройдя» Солнце, Луну, планеты, многие звёздные миры, я перестал разбрасываться, сделавшись «узким» метеорщиком (о своих наблюдениях метеоров, телеметеоров и электрофонных болидов я уже писал). В период действия метеорных потоков, когда Земля пролетает сквозь «облако» мелких частиц и камешков, каковые, сгорая, мелькают на небе чаще чем обычно и вылетают из одной точки небосвода, называемой радиантом, приходилось наблюдать сказанные потоки с вечера до утра несмотря на мороз, если это происходило зимой. Для такой своеобразной работы мне пришлось сконструировать и изготовить некое специальное сидение-лежак с меняющимся углом спины и подножки, так что можно было и лежать, каковая поза наиболее удобна для метеорщиков; ещё я соорудил особый такой пульт, или столик, привязываемый к туловищу, и на этом пульте весьма аккуратно было прикреплено следующее: звёздная карта, на каковую наносились пути метеоров; разграфлённый лист, куда записывались разнообразные нулевые данные по каждому из них; часы; карандаш; устройство, освещающее пульт с кнопкой для батарейки и лампочкой, выкрашенной в тусклый цвет, дабы не ослеплять глаза сразу после записи. В нужной позе я, возлежал на этом «шезлонге», облачившись, если это была зима, не только во всю имеющуюся у меня одёжку, но и укрывшись сверху одеялом. В морозы я работал так: 25 минут наблюдений, 5 минут на согревание в комнате; но оттого, что столь часто я открывал ночью двери, отец сильно ругался: ради, какой-то никчёмной астрономии выстужать натопленное жильё!