Главное возражение, которое нам приходилось слышать против «Писем Живого Усопшего», это — их реализм, отражение в той жизни, которую мы считали непостижимой, слишком знакомых для нас явлений. Библиотеки, дома, аллеи, даже попытки есть — все это возмущает мысль людей, которые привыкли считать, что потусторонний мир не может и не должен иметь ничего общего с нашим земным миром. Но почему он не может иметь ничего общего — этого никто объяснить не сумеет. Как всякое предвзятое мнение, и эта уверенность покоится более всего на привычке думать по определенным линиям, которая в данном случае вызвана исконным возвеличением загробного мира и таким же принижением мира земного.
А между тем и наука, и все наблюдения говорят нам о том, что в природе нет неожиданных скачков. Закон эволюции, т.е. постепенный переход от простого к сложному, от несовершенного к совершенному, наблюдается во всех областях природы; почему же только в этом одном случае, при переходе человека из физического состояния в сверхфизическое должен произойти какой-то противоестественный скачок? Почему человек неразвитый и невежественный, бывший в рабстве у своей чувственности, должен сразу забыть всё, чем он жил до тех пор и стать идеальным и одухотворённым? Почему не допустить гораздо более естественное и разумное предположение, что он сохранит и все свои свойства, и свой узкий кругозор, который помешает ему воспользоваться великими возможностями новой жизни, не скованной физическими ограничениями? Если это допустить, то в потустороннем мире окажется такое же разнообразие ступеней сознании и такая же пестрота переживаний, как и в доступном для нас земном мире. Возьмите из земных переживаний только одно: большую картинную галерею — и представьте себе проходящую мимо ряда картин толпу людей всех сословий и всех степеней развития и образования, от художника-мыслителя до еле грамотного чернорабочего. Что вынесет каждый из них, уходя из галереи? Кто станет оспаривать, что каждый вынесет нечто своё, совсем не похожее на то, что испытает рядом с ним идущий? То же самое всегда и везде, где познаваемые явления проходят через наш внутренний мир. То же самое должно повториться, по всем законам разума, и в новых условиях нашего посмертного существования. Человек, для которого высшим наслаждением было вкусно поесть и роскошно пожить, будет стремиться снова повторяете же переживания, и так как, по всем оккультным указаниям, сверхфизическая материя невидимого мира весьма пластична и легко поддается творческой силе воображения, то нет ничего удивительного, если умерший человек будет окружать себя созданными его же воображением вещами, чтобы испытывать те же довольствия, какие привлекали его на земле.
В 1914 году, когда «Письма Живого Усопшего» появились в Лондоне, Э. Баркер не называла имени их автора. В январском номере текущего года нового американского журнала «The Chale» Э. Баркер дает его имя, это — юрист, судья Давид П. Хотч (Хэтч) из Лос-Анджелеса, автор нескольких книг философского содержания, подписанных псевдонимом, весьма известный в этой части Америки и имеющий многих живых друзей, у которых можно справиться о нём. Его старший сын, Брюс Хотч, выразил г-же Баркер, которая до издания «Писем Живого Усопшего» никогда не встречалась с ним, свою полную уверенность в том, что письма эти несомненно принадлежат его отцу, особенности мышления и манеру выражаться которого он узнаёт в них с полной очевидностью. Кроме этого заявления г-жа Баркер упоминает о множестве писем, которые она получила с выражением глубокого интереса к изданным ею «Письмам Живого Усопшего» и благодарности за то, что она издала их для всеобщего сведения. Это — неудивительно, потому что книга Э. Баркер полна такой бодрящей уверенности в неисчерпаемых силах человека, она дает так много новых вдохновений и раскрывает столько широких возможностей для пробуждения духовного сознания, что ее нельзя не приветствовать и не отметить, как явление чрезвычайно интересное, проторяющее новые пути общения с невидимыми мирами.