Письмена нового времени

В критике еще Юрий Тынянов[3] не без доли иронии выделял три типа пожухлой листвы: «отдел рекомендуемых пособий», который выполняет воспитательно-дидактические функции; «писательские разговоры о писателях», в центре которых «как-то всегда незаметно оказывается сам пишущий статью писатель», то есть мы имеем рассказы по преимуществу о самом себе; ученая научная критика, привыкшая «точно констатировать и объяснять готовые факты» (с. 389–390). И здесь же он грезил о том, что «критика должна осознать себя литературным жанром» (с. 390), «новым жанром», «веселым». Но неужели имел он в виду перспективы, оформившиеся в ту же «Парфянскую стрелу» Льва Данилкина, которую как раз и можно назвать чуть ли не литературным произведением, а уж веселья ей не занимать?

А раз это «литературный жанр», то, видимо, и должна она существовать по его законам, вне какой-либо конъюнктуры, не думая о том, что скажут читатели, другие критики, а работать, не только раскрывая чужой (по типу отношений автор — герой), но и творить свой собственный художественный мир, отвечать на вечные вопросы и вызовы современности, отстаивать свою систему ценностей, препарировать антиутопию и кирпичиками возводить новую утопию.

Выход может быть найден не в готовности к осаде на рубежах, которые вне зависимости от боевой выучки сжимаются шагреневой кожей, а в поднятии планки над «шестиметровой» отметкой, в мощной контратаке по всем фронтам, в воссоздании синтетического ансамблевого искусства — ведь критика на самом деле и есть не что иное, как некий гигантский сплав, который едва ли можно привести к одному знаменателю. Это и совершенно самостоятельное художественное произведение, состоящее в акте коммуникации с литературоведением, философией, социологией, психологией, политологией, религиоведением, этикой, эстетикой, историей. Список можно продолжать бесконечно долго. В этом сплаве мы и получим критику — «литературный жанр», каким желал ее видеть Тынянов. Жанр, в котором «я» критика соотнесено с «я» другой творческой индивидуальности (писателя), а также «мы» социума и где обустраивается первый мостик к преодолению произведением временных граней прошлого-настоящего-будущего.

Тогда мы начинаем понимать, что критика — это не просто второстепенный окололитературный жанр, но четвертый род литературы, наряду с эпосом, лирикой, драмой, со своим особым образом мировидения, особым, только ей свойственным, языком и способом изложения. Что критика — отладка живого общения, прямого тройственного диалога автора, текста и читателя. «Свое живое содержание творчество любого писателя раскрывает перед нами с наибольшей полнотой только тогда, когда именно так, в его живой диалогической к нам обращенности, мы его наследие и берем — когда, по выражению Бориса Пастернака, мы проходим его путь по живому следу его мысли и духа», — написал в предисловии к своей книге «Духовные искания русской литературы» Игорь Виноградов.[4]

Все это ведет к тому, что Валерия Пустовая («Китеж непотопляемый». С. 154) обозначила отличительной чертой критиков «большого стиля»: «построение собственного мира, подобно тому как писатель создает индивидуальный художественный мир». Отсутствие этого «мира идей» критика и ведет к искажению его роли, к навязыванию исключительно функции «максимально безличного переложения произведений писателя», что на самом деле есть только часть его дела. В своем интервью, которое явилось своеобразным предисловием к двухтомнику «Движение литературы»,[5] Ирина Роднянская сказала: «чтение художественного текста, определенным образом имманентное ему самому, и превращает пишущего о литературе в ведающего литературу; он тогда становится в каком-то преимущественном смысле литературоведом» (с. 8). «Вйдение» текста есть особое его знание, как основанное на эмпирическом восприятии, через посредство тех же органов чувств, так и внутреннее его ведение, когда исследователь вживается в мир, созданный автором, где авторская личность «принимается как таковая» (с. 9), проживая его, в то же время отстраняясь от него в своей интерпретации, где «совершается до-объяснение произведения» (с. 10).

Критик — пастырь, кормчий. Задача этого четвертого рода — вывести литературу, весь ее полк из темной пучины бесконечных блужданий, в которой она до сих пор пребывает, что возможно через «особый настрой на диалог». Именно это свойство и полагает краеугольным камнем критики Евгений Ермолин. Трудника на этом поле он определяет как «бездонное, притом инструментализированное чувствилище, инструментализированный интеллект, гиперболизированный настрой на диалог» («Реабилитация свободы», «Континент». № 119. 2004).

Точка опоры, или о вкусах спорят

В современных критических выступлениях выделяются две крайние, а по сути взаимосвязанные аксиологические доминанты в восприятии художественного текста.