Письмо из дома

Гретхен нетерпеливо ждала зеленого у светофора на углу Бродвея и Мэйн-стрит. Его установили совсем недавно, и многие водители сигналили, когда им приходилось притормаживать. Из-за этого светофора был большой шум в городском совете, но мэр Буркетт настоял, что он нужен. В конце концов решили, что война изменила все: появилось много машин, люди останавливались в стороне от 66-го федерального, солдаты переходили через Миссурийскую линию из лагеря Краудер, местные жители шли в город за товарами, что еще оставались в магазинах. Каждый день город наводняли толпы людей среднего возраста и стариков. Молодые люди в форме не задерживались надолго — три дня, иногда десять, а потом их части отправлялись дальше. Купить было почти нечего, а у людей имелись деньга за работу для фронта.

Многие жители, как и мать Гретхен, уехали в Талсу на завод «Дуглас». Ее мама хорошо зарабатывала, тридцать пять долларов в неделю. Прежде они и не видели таких денег. Обувной магазин Биллапа закрылся: у мистера Биллапа не хватало товара. Люди просили друзей или родственников достать обувь у Фруга или Брауна-Данкина в Талсе, а на год каждому полагалось только по две пары. На окраине города рядом с мотелем «Сладкие мечты» из хлама от старых сараев и брошенного дома Морриса построили несколько домишек, но бензоколонка мистера Пинкли закрылась. Зато у мистера Макрори она процветала, несмотря на нормирование. Он занимался ремонтом, а ведь у всех были старые автомобили, то и дело требовавшие заботы.

Загорелся зеленый, и Гретхен заторопилась. Ей хотелось бежать, но она сдержалась и просто прибавила шагу. Она, Гретхен Грейс Гилман, направлялась в суд, большое здание из красного песчаника, похожее на замок с эркерами и башенками. В детстве она придумала историю о принцессе, томящейся в башне, и красавце-разбойнике, похожем на Эррола Флинна, что с мечом в руке прыгает с уступа на уступ и освобождает прекрасную деву. Такой сюжет волновал кровь, но разве сравнить детское волнение с тем, что она испытывала сейчас! Теперь она по несколько раз в день бывала в здании суда и в мэрии на Симаррон-стрит. Конечно, о громких делах писали мистер Деннис или мистер Кули, но и Гретхен было с чем поработать. Сегодня утром она первым делом зашла в суд и мэрию. В офисе шерифа проверила записи о ночных звонках, в суде спросила дежурного, не было ли исков, заскочила в окружной отдел регистрации, — может, завели новые дела, — потом просмотрела журнал в полицейском участке. Сейчас она шла в суд и мэрию в последний раз за сегодня. Она уже сдала свои статьи в сегодняшний номер. Крайний срок истекал в час дня, но это время было для последних горячих новостей, телеграфных сообщений с фронта, особенно о боях в Нормандии. С момента высадки американских войск в Европе,[1] на первой странице они печатали карту хода сражения. Гретхен свои статьи обычно сдавала к десяти. Планерку собирали в два.

Она взглянула на их кафе через дорогу. Надо бы вымыть окна. Миссис Перкинс неплохо работала, но не могла — или не хотела — двигаться быстро, как Гретхен. Сама Гретхен так бы и провела лето в кафе, помогая бабушке, если бы не чудо: миссис Джекобс, ее учительница литературы, сказала мистеру Деннису, что Гретхен хочет стать репортером, когда вырастет, и могла бы пригодиться в «Газетт», пока им не хватает сотрудников из-за войны. Когда призвали Джо Боба Террела, миссис Джекобс посоветовала девочке попросить работу. Гретхен надела свое любимое платье в стиле альпийской крестьянки, — желто-белое в клетку с аппликациями из морских звезд на плечах и подоле и белой отделкой на горловине, поясе и юбке, — короткие белые перчатки и желтую соломенную шляпу. У нее не было хороших летних туфель, поэтому она начистила свои белые босоножки и надеялась, что мистер Деннис не заметит вытершиеся ремешки. Тот майский день она никогда не забудет, даже за тысячу миллионов лет. Уроки почти закончились, и миссис Джекобс отпустила ее с последнего. Уже было жарко, столбик термометра поднялся к тридцати. Все говорили, что лето 44-го будет жарким. Но Гретхен не могла и припомнить лета, которое бы не было жарким и сухим, — лета, когда ветер не гонял бы по городу пыль, скрывающую дома и превращающую небо в чумазый апельсин. В кафе они протирали все влажной тряпкой, но пыль все время проникала в кабинки, на столы и стулья, и даже дома везде лежал тонкий слой пыли.