Письмо из прошлого

Я смотрю на односпальную кровать с продавленным, грязным матрасом. На тот самый тяжелый готический шкаф из темного дерева, стоящий у стены, напротив кровати, который видела прошлой ночью. Я даже подумала, что увижу на одной из его завитушек сделанное ею платье, покрытое паутиной, точно современная версия платья мисс Хэвишем[6]. Но его там нет, и я чувствую облегчение.

— О’кей. — Я затягиваю коробку в комнату и ставлю на кровать.

— Готова? — спрашивает Горошинка.

— Готова, — отвечаю я — и, конечно же, вру.

Никто не готов к тому, что хорошо знакомый мир может вспыхнуть и сгореть дотла в мгновение ока.

Глава 16

Горошинка освещает коробку лучом фонарика. Коробка доверху заполнена мятыми страницами нашей местной газеты. Новости о ярмарках и о том, что наши школьные хоры вышли в финал региона, кажутся здесь такими чужими. Я зарываюсь в них пальцами в поисках настоящего содержимого. И довольно быстро нахожу.

— Черт… — выдыхаю я, коснувшись какого-то предмета, и оттягиваю момент, когда придется вытащить его наружу.

— Что там? — нетерпеливо спрашивает Горошинка.

Я обеими руками осторожную вынимаю первую вещь.

— Это мамин старый проектор. Я и не знала, что его нет дома. Не представляю, почему я этого не замечала. Наверное, она отправила его, когда уже знала…

— Господи… — Горошинка неотрывно смотрит на проектор. Я кладу его на кровать. — А еще что там?

Следующий предмет — тяжелый и незнакомый, но как только я понимаю, что это, трещина в моем сердце становится еще глубже. Посылка явно спланирована и продумана.

— Это батарея, которую папа купил во время того кошмарного похода, помнишь? Когда мы все в итоге ночевали в гостинице. С ее помощью можно запустить проектор.

— Она все продумала? — произносит Горошинка тоненьким тихим голосом.

В конце я достаю жестяную банку, та самую, которую мама так долго хранила у себя. Внутри четыре пронумерованные коробочки пленки «Super 8».

— Так что мы будем делать? — спрашивает Горошинка.

— Посмотрим их, — говорю я. — Она хотела от нас именно этого. Поэтому мы не нашли дома записку. Одна записка — это совсем не в ее стиле. Она сняла для нас несколько пленок и отправила сюда.

— Луна, я не уверена, что смогу…

Я устремляю на нее прямой, острый взгляд.

— Горошинка, ты сможешь! Ты нужна мне, нужно, чтобы мы сделали это вместе. Пожалуйста, будь сильной, одна я с этим не справлюсь!

— Да… — кивает Горошинка. — О’кей.

— Думаю, нужно начать с пленки под номером один, — говорю я. — Дальняя стена подойдет для проекции, и еще, кажется, я видела внизу стулья. Нужно поставить эту штуку на что-то покрепче.

— Я принесу, — ровным, тихим голосом отзывается Горошинка и уходит.

Когда она возвращается, то светит мне фонариком, пока я разбираюсь с проектором. Я делаю все четко, шаг за шагом, стараясь не думать о том, что произойдет, когда мы наконец запустим пленку.

— Не знаю, на сколько хватит этой батареи, — говорю я. — Зависит от того, зарядила ли ее мама перед тем, как…

— Зато она позаботилась об остальном, — отвечает Горошинка. — Луна, все это… Этот дом, этот проектор… Черт, даже сама поездка сюда! Все это кажется нереальным, правда? Как будто мы оказались во сне. И в любую секунду можем проснуться.

И это она знает лишь половину всего.

— А это ты в моем сне или я в твоем? — спрашиваю я и подключаю питание. Протягиваю руку. — Ты готова?

Она кивает, и я сжимаю ее ладонь.

— Готова.

Комната, в которой еще несколько секунд назад царил чернильно-черный мрак, озаряется ослепительным светом и радугой мерцающих, мигающих оттенков. Пленка стремительно раскручивается. Вначале стену покрывают царапины и штрихи, затем миг пустоты, и тут перед нами возникает мама.

Как и в том фильме, который мы смотрели дома, она сидит в своем любимом саду. На улице теплый летний день. Высокие, прекрасные мальвы и люпины колышутся у нее за спиной — прямо на пузырящихся обоях между влажными пятнами плесени. Какое-то время мама устраивается на стуле и на мгновение устремляет задумчивый взгляд вдаль. А затем оборачивается прямо в камеру. И смотрит на нас.

— Мне тяжело будет рассказать вам об этом. Я прожила с грузом этой истории всю жизнь, и с годами она не становилась легче. Теперь она станет и вашим грузом.

Пальцы Горошинки переплетаются с моими. Мы не двигаемся. Не произносим ни звука.

Глава 17

— Господи… — Я прижимаю ладони ко рту, как будто пытаюсь затолкать в него последние несколько секунд моей жизни. — Боже…

Воздух раскален и переполнен выхлопами. Он просачивается в мои легкие, я глотаю его и радуюсь каждой капле кислорода, пронизанной солнечным светом. Радуюсь тому, что я наконец за пределами этого дома, где прозвучали слова, которые просто не могут, не могут быть правдой. Я не могу позволить им быть правдой!

Колени подкашиваются, и я вижу, как небо ускользает от меня, пока я бреду, шатаясь, по улице, — прямо перед тем, как мою голову пронзает ослепительная боль, а затем я чувствую удар, и все теряется во мраке.

Ноги. Светлые тона. Каблуки. Желтые вспышки. Через меня переступают чьи-то ноги в красных сандалиях.