Письмо на желтую подводную лодку

— Какая разница? Ну, моя. Другим бы фантазии не хватило! Мне же нужно было сделать так, чтобы девчонки прочитали мое второе послание, а оно было написано симпатическими чернилами, вернее, молоком. Вы-то понимаете, что это такое! Я на чистом ватмане молоком написал придуманный заранее текст и подложил его Штукарь, а когда молоко над горячей лампочкой свернулось, все его и прочитали. А девчонки, конечно, подумали, что я помогаю перевести рисунок со старого листа на новый. Зато я добился своего — они поняли, что на кладбище все равно придется идти! Конечно, получилось, что я Оле навредил, но ведь я все и возглавил и только потом узнал, как, оказывается, рисковал в этом проклятом греческом некрополе. А те, кто со мной был, так и не поняли всей опасности! И вы не поймете — вам мистика недоступна!

В ответе Матусевича был показной детский вызов, но Евгений Александрович не стал поддаваться на провокацию.

— Твоя мистика, мальчик, мне отвратительна: ты принимаешь доброту за слабость, грубость за силу, а подлость за умение жить! Да о чем с тобой говорить… Жаль, но в свои четырнадцать лет ты уже порядочная дрянь и подлец, — угрюмо заметил он. — Есть у тебя голова — можно сказать, собаку Баскервилей придумал с античными мотивами, да только Конан Дойл сделал это намного раньше тебя, умника… Впрочем, тебе, как я понимаю, это известно, и на то, что из-за тебя одноклассники и даже взрослые были в страхе несколько дней, тебе просто наплевать… А ты знаешь, эгоист бессовестный, что из-за твоей затеи пришлось ночью райотдел милиции на ноги поднимать?! У них здесь и без того забот предостаточно, так еще целому отделению пришлось все древнее городище прочесать, обшарить до последней мышиной норки! Жаль, до кладбища добрались, когда уже поздно было…

Шурик насторожился:

— Подумаешь! Девчонок попугали, и всего-то… Или что-то случилось, а вы не хотите мне сказать? — Он застыл в напряжении, на какое-то время даже забыв о боли.

— Случилось, к сожалению! Оля Штукарь, на которую ты чуть ли не все тут пытаешься свалить, серьезно повредила ногу. У нее тяжелый перелом голени и сильнейший болевой шок (если тебе это, конечно, о чем-то говорит), и теперь девочке придется не один месяц провести в больнице, в гипсе… Что, рад, «человек чести»?!

Матусевич не предвидел подобного поворота событий. Словно ужаленный, он чуть не выпрыгнул из бочки.

— Я… У-у-у!.. Я н-не виноват! Это н-не я-а-а!!! Как… Почему нога?! С ней было все в порядке, когда я убе… ушел с кладбища! Я же никого пальцем… У меня в голове ничего такого никогда не было!!! А может… Ну конечно!!! Это древнее проклятье — задушенная матерью девочка, сам Пан! Я же видел…

— Хватит истерик, Матусевич! — Преподаватель оборвал его на полуфразе. — Ты ведь вроде ковбой или как там тебя называют в классе? Будь хотя бы сейчас мужчиной, не позорь школу, в конце концов!.. Впрочем, что ж об этом — ты и так уже опозорил и школу, и наш город… Ты хоть подумал, какая у местных жителей останется память о тебе, о твоих товарищах и учителях? Вот стоят рядом два человека, которые тебе в отцы годятся, так ты одного из них — ветерана! — оскорбил, поиздевался над его больным сыном, а от представителя органов правопорядка хотел утаить свои проделки… И еще эти языческие суеверия, девочка какая-то… Если уж интересуешься античной поэзией, мифологией, писал бы, что ли, больше стихов, вдохновлялся бы, а ты все высокое в душе приземлил для своих убогих целей!

Милиционер куда-то удалился, а казак-сторож взволнованно закивал:

— Все как есть правильно говорите, товарищ учитель! Шо ж это за интеллигенция такая подрастает, смена ваша? Культурные, на художников учатся, а вести себя не умеют, старость не уважают. Растут вот такие… ироды! А по мне, так пороть их надо, как когда-то нас батьки. Ничего — впрок пошло! Зато окрепли и Родину защитили, когда позвала…

Тут он заплакал, и Евгению Александровичу пришлось успокаивать старого солдата. Бедняга Петро тоже завыл — ему передалось отцовское волнение:

— Пап, а пап…

— Что сынок?

— Пап?

— Ну что?

— Забы-ыл… — снова заревел Петро.

Зато Шурик запел по-другому:

— Евгений Александрович, ну давайте я у всех, кто обиделся, прощения попрошу! Это недоразумение вышло — мне нужно было вести себя примерно, а я, наверное, и вправду запутался… Ну простите же меня — больше такое не повторится! А этому деби… мальчику этому я лучше конфет куплю, шоколада… Вы думаете, я жадный? Ну вот увидите — лучший торт ему куплю. Только, пожалуйста, из школы не исключайте, а то меня родители в порошок сотрут и в ПТУ отдадут, а я туда не хочу!!! Ужас нестерпимый — печет прямо! Ой, не бу-уду бо-ольше! Ничего больше не буду! У-у-уф-ф…

Шурик вертелся в бочке, как грешник в адском котле, но учитель холодно, даже не глядя на него, отрезал:

— Обещать я тебе ничего не стану. Приедем в Челябинск, а там — как педсовет решит… Ученик ты способный, Матусевич, но, честно признаться, как в человеке я в тебе разочаровался.

Тут из-за ограды показался участковый, который нес в руке то ли мешок, то ли какую-то шкуру.