Письмо незнакомке (СИ)

Охапка свежескошенного сена, душистое ложе из мягких, густых трав да лоскут звёздного неба над головой – вот и весь мой скарб для ночлега. Лежу час, другой в обнимку с притихшей долиной. Не могу уснуть. «Эй, бродяга-ветер, не знаешь, зачем я здесь? Ну, что же ты… я жду!» «У-у-у… – запоздало отвечает ветер, – у-у-у…». Попробуй-ка, пойми немого!

Ежевичной кабаньей тропой, пугливыми шорохами и приглушенным визгом пробирается в колючей густеющей тьме полночь. Искорками бенгальских огней тлеют и дымятся звезды. Молодая луна зависла платиновой серьгой, манит и волнует. Как здорово! Как хорошо и тревожно мне в этот полуночный час! Ах, ночь-цыганка! Какой упоительно сладкий воздух в твоих безграничных, растаявших во тьме просторах. Но что задумала ты, звездоокая колдунья? Молчит, разве ж она скажет…

…Ранее утро взволновано дышит в лицо речной прохладой. Бежево-синий туман стелется у самой земли, сквозит из-за копны щекотливо моросящей сыростью. Новый день уже алеет в хрустальных водах Стрия, почти прозрачна розовеющая даль. Громче голоса птиц, звонче и понятней солнцеликое пробуждение земли.

Жаль: коротка ночь. Но как покоен и живителен сон в этих краях. «Ах-ах! – насмешничает дерзкая чубатая птаха, – Ах-ах!».

Румянит ягоды калины робкий трепетный блик. Солнце! Вон оно – прячется за вершинами гор. Ну, смелее, смелее, шугани оскалившийся в смоляные гуще леса сырой уползающий мрак.

И – о, чудо: солнце послушно зажигает леса, проливает все цвета радуги на молчаливую гладь долины. Но что это – я не верю свои глазам: юный девичий лик озаряется ореолом. Пламя волос… Влажная позолота губ… Улыбка?! Нет, этого не может быть. Но глаза! Ах, какие глаза: как выразительны, как нежны под голубеющей сенью ресниц. Постой, постой…, разве могут быть у солнца такие глаза? Разве могут смотреть они вот так, свысока, и властно и умолительно? «Это любовь, это любовь!.. – восторженно шепчет в груди сердце, - это твоя последняя любовь…». И я ему верю.

- Ты кто? – спрашиваю видение, едва дыша.

- Рассвета, – слышу далёкий, как из детства голос.

- Рассвета? Значит, это ты увела меня в ночь?

Рассвета смеётся. Она закрывает глаза – и на палитру долины ложится густая тень. Видение исчезает. «Погоди!», в отчаянии кричу я, – не покидай меня, Рассвета! Рассвета! Рассвета-а-а!». «Эта! Эта! Эта!», – накатывается со всех сторон эхо.

(1986 г.)

ДИКАРЬ

Анютины глазки так густо наполняли клумбу, что иной раз мне казалось – не цветник это вовсе, а, когда – само солнце, когда – его фиолетовая тень. Я с удовольствием приходил сюда, в сквер, садился в тень на длинную скамейку и подолгу созерцал эту трепещущую бархатными лепестками чудо-картину… Бывало, - откуда ни возьмись – налетал ветер, опрокидывал на земь тучи, и анютины глазки дрожал, плакали, точно малыши, напуганные грозой. Но небо становилось привычно голубым и добрым, и они снова были веселы и беззаботны, играя как ни в чём не бывало, подарками дождя – сапфирами и жемчугом…

Как-то раз, приветливо окинув взглядом клумбу, я увидел в самом центре новый цветок. Это был сорняк. Но какой! Стебель его, толстый и стройный, в лучах солнца отливал медью. Листва, широкая и упругая, гордо зависла над анютиными глазками. Цветок был дерзок в своей красоте: сиреневый, как гроздь майской сирени, величавый, будто небосклон в зарницах. «Красавец! – с восторгом вырвалось из груди. А он, словно услышав мои слова, встрепенулся сильным телом, зааплодировал сам себе махровыми листьями, заискрился, вспыхнул, заалел, как факел. Анютины глазки на фоне этой дикой красоты смотрелись цветными бумажками.

Вскоре к клумбе подошла женщина в синем халате с ведром и тяпкой в руках. Поправив на голове косынку, склонилась и стала выбирать мелкую сорную траву. Продвигаясь в глубь цветника, она при этом что-то напевала и, не глядя, бросала на тротуар жиденькие пучки. Прошло несколько минут, прежде чем она, распрямив спину, подперев ладонью бок и, склонив голову к плечу, посмотрела на степного гостя. Зачарованная его величием и красотой, стала ходить вокруг него, втаптывая в землю анютины глазки. Опомнилась, наконец, остановилась, нагнулась за тяпкой и ударила ею под самый корень. Но цветок не поддался. Тогда последовал второй удар. Вначале мне показалось, что и он не достиг желаемого результата – дикарь лишь важно приподнял листву и как бы приготовился к таинству перевоплощения. Как вдруг – ствол его дрогнул и здорово покосился. Женщина не стала в третий раз испытывать судьбу, обхватила ствол дикаря у самой земли и потянула…

Сорняк упал недалеко от меня. Спустя минуту-другую от его былого величия остались лишь сиреневая пыль на лепестках анютиных глазок.