Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Как и в прошлый раз, устроился поудобнее на стуле против зеркала и начал опять напряженно смотреть. Часы убрал в прихожую, чтобы не били и не будили. Он не мог сказать – сколько прошло времени: в зеркале определенно возникло какое-то движение. Вот он сам встал и подошел к стене. И вот рядом с ним возник какой-то облик: такой, как будто видимый краем глаза. Браун рванулся к этому облику, но развязанный шнурок застрял между стеклом зеркала и подставкой. Браун сделал резкое движение, шнурок оборвался и застрял под стеклом

* * *

В лаборатории утром было смятение: секретарша стала требовать результаты вчерашнего анализа, дело было спешное. Лаборанты с недоумением отвечали, что химик, обычно такой аккуратный, еще не пришел. Директор выразил крайнее неудовольствие и велел передать Брауну, чтобы тот немедленно явился по приходе. Но Браун не пришел и не явился. На следующий день директор отправил из лаборантов на квартиру Брауна. Дверь оказалась на замке и на стук, вернее стуки, никакого ответа не было. С этим лаборант и ушел. Директор был свиреп и терялся в догадках: «Уехал? Тогда выгнать немедленно. Запьянствовал? то же самое! Болен?» Позвонили по всем госпиталям и больницам – такового пациента не было нигде. В полиции еще раз просмотрели все несчастные случаи – ничего похожего. Тогда стали действовать средством испытанным: полиция и домашняя хозяйка со вторым ключом. Но в квартире было пусто. В спальне нашли снятый пиджак с деньгами и документами в бумажнике. Посреди комнаты перед зеркалом стоял стул – но стоял мирно, без следов борьбы. Все окна были на задвижках. Куску белого картона с буквами и цифрами, найденному на столе, не придали значения: какая-то игра. Глазастый полицейский заметил оборванный конец сапожного шнурка, застрявший под зеркалом, но даже не упомянул его в протоколе. В полиции протокол положили в ящик незаконченных дел и на этом дело закончили.

Теперь спрашивается: каким образом автор узнал всё, что происходило по вечерам в запертой квартире Брауна? Тут автор должен покаяться: согрешил экстраполяцией. Но экстраполяции дозволены в науке при наличии каких-то отправных данных. У автора такие данные были. Во-первых, он был в приятельских отношениях с библиотекаршей и знал сам Брауна по обществу химиков. Библиотекарша рассказывала и плакала. Во-вторых, и полиция, и директор поручили автору просмотреть бумаги Брауна и доложить результаты.

Тут автор должен еще раз признаться, что он согрешил: из жалости к полиции доклад им свелся к формуле «на нет и суда нет». В-третьих же, автор осведомлен о том, чего с зеркалами не следует делать.

Евгений Витковский КАНОПУС И НАРЦИСС (Послесловие)

Отвяжись, я тебя умоляю!

В. Набоков. К России

Мы уж и слова-то такие давно позабыли («оптант», «лимитроф»), а иных без поэта Нарциссова не знали бы вовсе – они сами ему придумались и проскользнули в его стихи: «кокодрил», «южас»… Да и памятная «драконограмма» – определенно не то, что хотелось бы читать уединенными вечерами, беседуя с Музой Дальних Странствий – и ни с какой другой музой, хотя колоколь­цы Эдгара По иной раз в поэзии Нарциссова и слышны. И если на тихой улице, в тихом квартале привяжется к вам небольшой, с кошку, но зубатый и мерзкий кокодрил, столь же страшный, как трясущийся после пересечения границы оптант; если вцепится он вам в пальто ли, в штанину ли (вот уж и куска таковых как никогда не бывало), – тут только и заорать набоковское «Отвяжись, я тебя умоляю!» и хряснуть по колбасному телу этой мумифицированной мерзости, приползшей из средневекового ночного кошмара, по этому предку обыкновенного крокодила, коего вроде бы как лекарство вешали под потолок в тогдашних аптеках и продавали в сушеном виде на унции. Что он такое — теорий много, но в поэзии Бориса Нарциссова он поныне есть и пребывать останется.

Русского поэта Бориса Нарциссова создала Эстония, сберегли США… но имя и дух его поэзии даны совсем иной землей. Вот и начнем с нее – с Австралии.