Письмо Софьи

– Да, меня в восемь лет увезли из Ниловки! – подтвердила Софья и оглянулась на конвоиров: – Вот видите, и Трофимыч вам подтвердит, что я дочка здешнего барина и его экономки. А Евгения и ее муж служили у моей тетушки, сестры Ивана Григорьевича.

– Да кто вас разберет, пусть его благородие решает, что с вами делать, – проворчал солдат. – Ступайте-ка в дом.

Пленников поместили в одной из комнат рядом с гостиной, которая, впрочем, уже мало чем напоминала парадные покои барского дома. Бедняга Франсуа, кряхтя от боли, принялся растирать пострадавшую ногу, потом с помощью Эжени перевязал щиколотку узкой полосой ткани. Софья подошла к наполовину разбитому окну, из которого виднелся двор и идущая к нему дорога, но в стремительно наползающих сумерках мало что можно было рассмотреть.

За дверью гомонили крестьяне; иногда в их голосах слышались угрозы, заставлявшие пленников внутренне сжиматься. Впрочем, теперь, после встречи со старым слугой отца, Софье уже не было так страшно; во всяком случае она верила, что даже озлобленные на врагов мужики не станут казнить пленных, не выслушав их объяснений.

Скоро за окном раздался стук копыт, и в темноте Софья разглядела, что к дому подъехало несколько всадников. Лиц ей не было видно, только силуэты.

– Наверное, вернулся командир этих ополченцев, – шепнула она друзьям. – Дай Бог, чтобы он оказался умным человеком.

– Я слыхал, что русские мужики часто берут командовать своим ополчением раненых солдат и офицеров, которых подымают с поля боя, – сообщил Франсуа.

Скоро за дверью послышались оживленные голоса:

– Слава Богу, ваше благородие, Никита Иванович, вы вернулись живой и невредимый!

– А отчего бы мне и не вернуться? Французы сейчас уже по окрестным селам не рыскают, а потянулись на запад. У них теперь одна забота – прорваться на Калугу, чтобы отступать не по разоренной Смоленской дороге. А наша цель – вынудить их как раз по этой самой дороге и отступать. Как видите, я не один вернулся, а со своим боевым товарищем. Он был ранен, а теперь подлечился и хочет догнать свой полк. Я бы тоже на запад поехал, да какой теперь из меня, хромого, офицер…

– А и не надо вам никуда ехать, Никита Иванович, вы нам и здесь нужны! – живо возразил солдат. – Как же мы без командира?

– Ну, Корней, здесь уж скоро ни одного француза не останется, зачем вам командир?

– Может, и не останется, а только мы давеча троих шпионов поймали: француз, а с ним две бабы, тоже подозрительные. И главное, одна уверяет, что была барышней в здешнем имении, будто бы и Трофимыча нашего знает.

– Да ну? И где ж эти страшные шпионы? – раздался насмешливый голос, при звуках которого Софья вздрогнула.

– А в соседней комнате сидят, мы их там заперли, – ответствовал Корней. – Но трогать не стали, пусть Никита Иванович сам их допросит.

Заскрипел отодвигаемый засов, и на пороге появился солдат, державший в руке плошку с зажженным фитилем. Отступив в сторону, Корней пропустил вперед того, кто, по-видимому, и был Никитой Ивановичем – бывшим офицером, а ныне – командиром отряда ополченцев. Никита Иванович – немолодой, но еще крепкий человек, вошел в комнату, хромая и тяжело опираясь на палку.

А взгляд Софьи устремился дальше, к двери, где стояла еще одна фигура, терявшаяся в темноте. Через пару секунд этот третий тоже вошел в круг света, и почти одновременно раздались возгласы:

– Призванов!..

– Софья!..

Эжени и Франсуа тоже узнали гусарского офицера, хотя сейчас он, как и Никита Иванович, был не в мундире, а в сером полукафтанье ополченца.

– Так вот что это за шпионы! – усмехнулся Призванов, оборачиваясь к своему боевому товарищу. – Поверь, Жигулин, если они – шпионы, то ты – сам Бонапарт.

– Да я уж понял, что мои бдительные стражи опростоволосились, – сказал Никита Иванович, разглядывая задержанных. – Ну, как можно было такое подумать на двух женщин и пожилого учителя? Вы ведь учитель, месье? – уточнил он по-французски.

– Да, а еще врач, – живо откликнулся Франсуа. – Я служил в имении одной русской барыни, а теперь…

Но Евгения не дала мужу договорить, принялась с жаром расписывать, какие мытарства пришлось пережить всем троим в Москве, а потом в дороге, закончившейся пленом и несправедливыми обвинениями ополченных крестьян.

Призванов слушал не менее внимательно, чем Жигулин, но смотрел при этом не на говорящую без умолку Евгению, а на молчаливую Софью.

А девушка застыла, глядя в одну точку, поскольку вдруг поняла, кем был тот образ, который чаще других мелькал перед ней в бреду и призывал не сдаваться. Увы, то было лицо не Юрия, а Призванова – человека, которого она хотела вычеркнуть из своей жизни. Но вот он снова здесь, перед ней, смотрит на нее изучающе-насмешливым взглядом, так что ей даже стало неловко оттого, что она сейчас выглядит не лучшим образом – усталая, измученная, в крестьянском платье и платке.