Письмо сыну

На этого пинкертона все посмотрели с сомнением и даже с волнением — после таких слов он мог быть не допущен к экзаменам.

У парня был высокий, бугристый лоб. Красивый был парень. Я потом искал его среди поступающих. Не нашел.

А ведь действительно, детективный момент в работе врача наиболее привлекателен в юные годы. Да, может быть, и…

Нет, я так не буду отвечать.

Что отвечать! Все же почему и когда я решил стать врачом?

Следующая — пучеглазая, пышноволосая, восторженная девочка. Она считает, что все дороги перед ней открыты. Она что-то говорит восторженно. Она, наверно, хочет быть хирургом.

Всей своей работой, всей своей жизнью, всеми своими разговорами отец отпугивал меня от медицины. Когда он говорил по телефону со своими коллегами, на меня высыпался целый каскад терминологической абракадабры: аппендэктомия, лимфогрануломатоз, нейрофиброматоз и так далее и еще похлеще. В ужасе я слышал все это — в жизни все это не запомню, в жизни не буду врачом.

Но когда папа приходил с дежурства, иногда приползал с дежурства (иногда ботинки, носки, рубаха в крови), сваливался на кровать — это мне нравилось. Это так пахло романтикой. И я гордился папой.

А однажды он вправлял вывих бедра. Это делается так: больной лежит на полу. Нога сгибается в колене. Петля из простыни идет под колено и на шею хирурга. Шеей тянет, а руками вправляет. Вправил. А на шее папы сзади осталась странная полоса. (Потом такие полосы я видел на занятиях по судебной медицине. Странгуляционная борозда это называется.)

Я был в восторге.

В такие моменты я очень хотел быть врачом.

Один мальчик отвечал совсем тихо, неуверенно. Было неясно, почему он хотел стать врачом. (Естественно, ответы других были ясны.)

Я хотел только в медицинский.

Но почему?

Я не знаю, что мне отвечать на этот вопрос.

Что-то, во всяком случае, я ответил.

Я попал в институт.

А сейчас я работаю хирургом.

Действительно, всё были правы. И работать тяжело. И жалоб много. И трудно все усвоить. Нечеловеческая речь медиков иногда похожа на шаманские заклинания. Посложнее говори или вещай. Посложнее манипулируй. Ты сразу становишься значителен. Тебя слушают — тебе внимают. Шаманство приятный путь в медицине (и даже для больного иногда). Понятный путь.

И теперь я тоже не могу ответить, почему я стал врачом. Я не могу четко ответить, что мне нравится в медицине.

Мне нравится быть в медицине.

Собственно, что мне нравится в медицине, это я и хочу понять, об этом и пишу.

ПАЛЕЦ

Вы хирург? А хотите, я покажу, как можно палец оторвать?

Она складывает как-то обе руки и затем — раз! — резко разводит их в стороны.

Великолепно! Полное впечатление, что оторвала указательный палец.

Я встречался с самыми различными реакциями на сообщение о моей специальности. Но эта реакция удивила меня. Она великолепна. И реакция, и женщина.

Молодая, сильная, здоровая. Сейчас скажет: «Пришей, а то убью!»

У меня так было.

Студентом пятого курса (только перешел на пятый) я был на практике. И однажды остался один в больнице. Хирурга куда-то вызвали.

И только я почувствовал себя хозяином и большим человеком, хирургом самостоятельным, едет «скорая помощь».

(Черт возьми, а я еще не успел ни обхода сделать, ни распорядиться где-нибудь. Что везут-то, боже мой! Что делать буду?)

Машина неслась от деревни прямо по полянке, не по дороге, к воротам.

(Не разбирая пути мчится. Наверно, что-нибудь ужасное. И никого! Хоть бы кто из ребят!)

Сестра с удивлением уставилась на меня, когда увидела, как я выскочил на крыльцо и помчался к студенческому общежитию. По дороге я понял, что не добегу. Машина будет раньше.

Может быть, понадобится что-то сделать в ту же секунду, как привезут!

Я кинулся назад к больнице.

Машина приближалась.

В отчаянии я выпрямился и принял достойный вид. Мне казалось — уверенный вид.

(Надо закурить. Черт побери! Никак не попаду в карман. Я совсем сошел с ума. Надо взять себя в руки!)

Скатился с крыльца к машине. Чему быть, того не миновать. Быстрей бы хоть увидеть, кого привезли, хоть сквозь стекла машины.

Наш хирург Георгий Петрович рассказывал, как в прошлом году он был вызван на стройку на несчастный случай, а в больницу привезли мужчину с ущемленной грыжей. Тогда тоже студент оставался. Правда, не один. Их было двое — все-таки легче в два раза. Грыжа уже шесть часов как ущемилась. Сейчас еще может быть кишка хорошая, а вот-вот и омертвеет. Омертвеет — и кусок кишки отрезать надо. Резекцию делать то есть. Тогда вообще все тяжелее и будущее больного сомнительно. А когда Георгий Петрович вернется, неизвестно. Короче, если ждать, считай, кишка пропала.

Ребята решились. Сделали операцию. Кишку спасли, а как зашить так, чтобы и грыжу ликвидировать, забыли. И так вспоминали и эдак. Что в книге написано, помнят, как другие делали, тоже помнят, а как это самим сделать, не знают. Не получается. Зашили просто, как обыкновенную рану. Человека спасли. Кишку спасли. А грыжу не ликвидировали.

— Правильно сделали, ребята, — сказал Георгий Петрович. — Человека спасли, а грыжу всегда можно ликвидировать.