Письмо сыну

Что-нибудь узнать — еще не значит что-то делать, но и то…

— Посмотрели. Нормальные цифры.

Из палаты выглянула сестра и крикнула:

— Борис Дмитриевич, подойдите!

По зонду выделяется жидкость, окрашенная более интенсивно кровью, чем за минуту до этого.

— Давление померь.

— Девяносто пять. Пульс сто двадцать.

— Это на фоне всех лечений! — Борис Дмитриевич ушел в ординаторскую реанимационного отделения.

— Ребята, кровотечение либо не утихает, либо усиливается. Давление падает, пульс учащается. Гемоглобин, наверное, тоже. Кровит, конечно, наверно, из шва. Надо оперировать.

«Надо оперировать» — тоже конечно-наверно.

Все находящиеся врачи дружно и согласно кивали головами в ответ на слова и рассуждения Бориса Дмитриевича.

Удальцова взяли на операционный стол.

Начали операцию. Когда раскрыли остатки желудка, какого-либо сильного источника кровотечения не было. Останавливать было нечего.

Борис Дмитриевич. Что за черт! Давай тогда, Коль, прошьем шов изнутри на всякий случай.

Коля. Но ведь не в этом дело.

Борис Дмитриевич. Я и сам вижу. Что ж, ничего не делать, что ли? Все ж прошьем.

Коля. Не с чего, так с бубен?

Борис Дмитриевич. Ты эти свои карточные замашки оставь у товарищей.

Коля. Ну, а что ж? Значит, все было сделано правильно. В чем же дело?

Борису Дмитриевичу разговаривать явно легче, когда все убедились, что все было сделано правильно.

Борис Дмитриевич. Между прочим, смотри, по краям кожной раны кровотечение усиливается. Девочки, давление не падает?

Сестра-анестезист Валя. Девяносто.

Борис Дмитриевич. Возьмите еще раз свертываемость. А мы пока тампончиком швы подержим — посмотрим, что получится.

Вызвали лаборантку.

Хирурги пока положили марлевый тампон в раскрытый желудок и стали ждать.

Лаборантка зарядила пробирочкой с кровью аппарат и стала наблюдать за стрелкой.

Хирурги сели у стенки на табуретки и стали лениво перекидываться словами.

Анестезистки Алла и Валя сидели на своем посту в головах больного. Одна сжимала и разжимала дыхательный мешок — он был дыхательным аппаратом; другая сидела у руки и то измеряла давление, то вкалывала иголку в трубку и вводила в вену лекарство. Алла качнет мешок раз, другой, третий, чувствует, что больной начинает сопротивляться навязываемому Аллой ритму дыхания — значит, начинает восстанавливать свою самостоятельную деятельность, жизнедеятельность. А он сейчас должен быть полностью пассивным — все должно делать за него, даже дышать. Больной не должен мешать хирургам работать — даже дыханием.

Начал мешать — Алла тут же:

— Валя, еще листенон.

Валя возьмет лекарство из ампулы в шприц, из шприца оно перейдет в трубку, из трубки в вену, из вены по всему организму по сосудам, из сосудов к мышцам — мышцы перестают двигаться, даже дышать — дыхательные движения прекращаются. Алле работа — хирургам легче.

Но сейчас хирургам делать нечего, они ждут результатов тампонирования, результатов анализа. Сейчас пассивны они. Борис Дмитриевич либо молча обдумывает что-нибудь давно известное, либо начинает выдавать какую-то словесную лабуду, словесный шлак. Но на самом деле в голове все время стоит главный вопрос: что делать?

Борис Дмитриевич. Коля, когда я смотрю на Валю, втыкающую листенон в вену, я представляю себе ее индианкой в лесах Амазонки, охотницей на ягуаров.

Коля. Почему? Ее иголку не сравнишь ни с копьем, ни со стрелою.

Борис Дмитриевич. Зато ее листенон вполне кураре.

Валя. Это почему, Борис Дмитриевич?

Она, по-видимому, не поняла и не знает, надо ли обижаться, и если надо, то за что, поэтому интонация неопределенная.

Борис Дмитриевич. Ну как свертываемость?

Лаборантка. Пока не свертывается. Три минуты.

Борис Дмитриевич. А потому что листенон синтетический аналог яда кураре. Им индейцы пользовались. Намажут им стрелу, попадет он в кровь ягуара, мускулатура перестанет действовать — и дыхание прекратилось.

Алла. У ягуара не было меня. Я бы подключила раненого зверя к аппарату, «подышала» бы мешком этим минуты две-три, и ягуар снова был бы в норме.

Коля. Ты лучше за больным следи. Ну как свертываемость?

Лаборантка. Прошло только полминуты как спрашивали.

Коля. Ну извини. Я уж думал, результат есть.

Борис Дмитриевич. Тебе быстрей результат! Ты пока подумай, поработай. Спортсмен!

Коля. Чего это вы, Борис Дмитриевич? Хочется результат знать конечный.

Борис Дмитриевич. Вот я за это как раз. Подумай. Непонятно ничего. Непонятно отчего. Непонятно, что делать. Думай. А тебе — результат да действия.

Коля пожал плечами и стал смотреть в окно. По молодости он не понял, что это якобы раздражение и сентенция — проявление растерянности, беспокойства и недоумения. Что же делать?

Борис Дмитриевич. Как свертываемость?

Лаборантка. Пока не началось — пять минут.

Алла. А при чем тут спортсмен, Борис Дмитриевич?