Письмоносец

Море темнеет,
Чайкин крик
Блекнет.

— отвечает работник.

Она кивает:

— Хорошая овечка.

— Поторопитесь, — говорит София, — ветер крепчает, и скоро вертолет не сможет подняться. А оставлять японцев у себя на ночь — выше моих сил.

Работник выманивает овцу из хлева, она радостно скачет за ним. Лэрке принимается играть мелодию, печальнее которой Каспар никогда ничего не слышал, а работник, который тем временем делает овце массаж и проводит ножом по горлу, смотрит на нее с раздражением.

— Бодренькое что-нибудь сыграй! — шепчет он.

Лэрке наигрывает марш.

— Ты что, хочешь все испортить? Ты же знаешь, что ей нравится тема из Эльвиры Мадиган.

Лэрке показывает ему язык и свистит в свою флейту так, что из нее вылетают брызги дождевой воды.

— За что тебе вообще деньги платят?!

Лэрке топает ногой.

— Держи ведро, — говорит работник Каспару.

— Ты же знаешь, в моем контракте нигде не написано, что я должна играть при забое, — говорит Лэрке.

Работник ворчит и еще раз делает овце массаж. Она тихонько храпит, как будто засыпает. Лэрке убегает домой.

— Пой, Каспар, — говорит работник и заводит пасхальный псалом.

Каспар подхватывает. Это псалом об агнце, несущем крест. Овца клонит голову набок и смотрит на небо. Когда в ее зрачках отражаются тучи, работник наносит удар, и Каспар замечает только легкое изумление в ее взгляде. Кровь тяжелой струей выплескивается в ведро, пар собирается в облачко, оно поднимается и плывет над долиной. Глаза овцы мутнеют, как застывающий стеарин. Между землей и небом растет тишина, незнакомая Каспару. Она легонько жужжит, и он знает, что сейчас вдыхает тот воздух, который выдохнула овца.

Работник сдирает шкуру и кладет голую овцу на тачку. Перед лицом Каспара плывут белые облака, а после он помнит только, что лежит в жидкой грязи, а работник склонился над ним.

— У меня нога больная, — говорит он поднимающему его работнику, — мне до сих пор тяжело на нее опираться.

Они медленно идут к Софии, а он старается не смотреть на черные овечьи ноги, торчащие из тачки. Японцы выходят из дома, по пути к своему вертолету они все время хихикают и кланяются. Работник заносит туда овцу, а София дарит японцам подарки. Они снова кланяются и благодарят до слез в глазах. Вертолет взлетает.

— Я всегда даю им с собой какие-нибудь товары, — говорит София, — пару варежек и чулки, которые я связала из шерсти той же овцы. Их японцы надевают, когда едят ее мясо.

Каспар глядит вслед вертолету, который исчезает за тучами, как насекомое.

— А что с Лэрке? — спрашивает София.

— По-моему, ей не нравится играть при забое овец, — отвечает Каспар.

— Иди и поговори с ней; мы уже много раз пробовали. Это почти как с японцами. Мясо-то они лопают, а чтобы грязную работу делать — ни-ни. И едят-то они палочками, потому что не любят колоть и резать.

Каспар идет к дому Лэрке и прислоняется к ее двери; она сидит у себя и играет. Звуки так прекрасны, что горы съеживаются. Когда номер окончен, он громко и ритмично хлопает. Она открывает, хлопая ему дверью прямо по голове, он теряет равновесие, падает, лежит в дверном проеме и смотрит вверх, под ее платье. Лэрке яростно дует во флейту и наступает на него. Каспару видны только ее кружевные трусы. Она садится ему на грудь, вцепляется в лицо, бьет его и орет ему на ухо. Каспар терпит все и молчит. Маленькое тело прыгает вверх-вниз по его животу. Он перестает чувствовать что-либо и теряет сознание.

Когда Каспар приходит в себя, он уже лежит на ее зеленом плюшевом диване. В комнате полно зеркал и театральных афиш. В углу туалетный столик с кучей всякой парфюмерии и косметики, вдоль стен — несколько шкафов, ломящихся от бальных платьев, шуб, боа из перьев, а под потолком по периметру комнаты тянется полка для шляп. А сама она сидит в лиловом бархатном халате и чистит ногти.

— А почему нельзя хлопать?

Она с шипением приближается к нему, уже готова вновь на него броситься — но медлит. На одежде Каспара кровь.

— Ты, наверно, редко читаешь журналы?

— Я их вообще не читаю, — говорит Каспар.

— Это, в общем, известная история.

Каспар никогда не видел человека из журналов наяву. Находиться так близко от нее вдруг стало странно. Он дрожит, вглядывается в лицо Лэрке и пытается вспомнить, где он мог ее видеть.

— У меня было турне, я играла в тысяче мест.

— У меня мама часто ходит на концерты, ее дом прямо за концертным залом, — говорит Каспар. — Она меня однажды притащила туда с собой. Это был первый и последний раз, когда я ходил в такое место.

Каспар никогда не испытывал восторга по поводу больших мероприятий. Там на него глазеют много тысяч человек, и даже когда выключают свет, спасения нет. Тогда его лицо светится, и люди отсаживаются подальше. Им больше нравится сидеть в кромешной тьме.

В бледном лице Лэрке, прямой спине и вздернутом носе что-то есть… Постепенно в голове Каспара всплывает картина.