Пистоль и шпага

Можно, конечно, потерпеть, если будет результат. Скажем, посоветовать царю не гнать армию вслед отступающему Наполеону в попытке навязать ему сражение. Ведь толку от этого – ноль. Во-первых, французы сами передохнут, во-вторых, потеряем десятки тысяч солдат обмороженными и истощенными. Генералы Голод и Мороз не разбирают, кто прав или виноват – ко всем одинаково безжалостны. Ладно, допустим, извернулся и сказал. Царь станет слушать? Ага, счас! Он и более близким людям не внимает, а тут какой-то лекаришка по мозолям. Еще можно посоветовать отказаться от Заграничного похода. В моем времени Россия от этого ничего не выиграла, а вот потери понесла громадные – как финансовые, так и людские. Да еще офицеры набрались в парижах революционной заразы и замутили через 12 лет Декабрьский переворот. Но не все знают, что царь Заграничного похода не хотел. Трижды предлагал Наполеону мир. Однако Буонапартий закусил удила и посылал Александра лесом. Дескать, все или ничего. Вот и допрыгался до Ватерлоо, а затем – и острова Святой Елены, где его со временем траванули мышьяком, как крысу. Как ни крути, но смысла в пребывании при дворе никакого.

С Анной тоже сложно. Нет, она меня любит, это по всему видно, но разница в положении ощутима. Для нее я бедный бастард, которого по прихоти возвысили до великосветской дамы. Где-нибудь во Франции дворянин в подобной ситуации захлебнулся бы от счастья, но я не француз. Делать карьеру через постель тошно – по-другому воспитывали. И жить на иждивении женщины стыдно, к тому же женщины нелюбимой. Увы, как ни старался, ответных чувств к Анне не возникло. Может, оттого, что в постель слишком скоро затянули? Раз – и будь добр соответствовать образу. А как же конфетно-букетный период? Поухаживать, попереживать? Шутка, но, увы, не смешная.

Нет, к Анне я хорошо отношусь. Она добрый человек, хотя и со светскими тараканами в голове. Слугам у нее живется сытно, они обожают хозяйку, и часть этого отношения перешла на меня с денщиком. Мои пожелания исполняются немедленно. Пахом катается как сыр в масле: жрет, пьет и ухлестывает за женской частью прислуги. Им он рассказывает, как нашел его благородие голым у дороги, обогрел, накормил, вылечил, а после плечом к плечу сражался против антихристов. Бил их из «ружжа», из «пистоли» пулял, колол тесаком. Грудью своей защищал барина от смерти неминучей. Мне передавали эти разговоры, и я с трудом сдерживался, чтобы не хохотать. Пахом нестроевой, оружия в руках никогда не держал – разве что, когда чистил мой штуцер и пистолеты. Но бабы ему верят и, по слухам, охотно утешают «хироя». Пахом возможности остаться в Петербурге обрадуется. Все будут довольны, кроме одного странного подпоручика.

Мои размышления прервал лакей.

– К вам посыльный, – сообщил, заглянув в столовую.

Это с чего? Я встал и вышел в переднюю. Там на диване дожидался расфуфыренный лакей в роскошной ливрее. При виде меня он встал и поклонился.

– Ваше благородие, мне велено передать письмо подпоручику Руцкому Платону Сергеевичу.

– Это я.

– Держите! – он протянул мне большой конверт из гладкой веленевой бумаги.

– От кого письмо? – спросил я, приняв послание.

– Говорить не велено, – ответил он, – но вы могли догадаться, – он ткнул пальцем в ливрею.

Ага! Мне только и дел, что в ваших нарядах разбираться. Я достал из кармана рейтузов полтину и протянул лакею. Тот сморщился, но монету взял, после чего поклонился и вышел.

– Мало дали, ваше благородие, – сообщил лакей Анны. – Он из дворни государыни. А тем меньше рубля никак-с. Иначе обида.

– Вот и пусть засунет ее себе в задницу! – рассердился я. – Тебе вот рубль часто дают?

– Бывает-с, – подтвердил лакей. – А то и больше.