Пистоль и шпага

– Да я! – набычился Федька и схватился за рукоять сабли.

– Тихо! – прикрикнул урядник, и Федька убрал руку. – А вы помолчите, господин капитан или как вас там! Чичас его благородие есаул разберется, кто вы есть. И, ежели прав Федька, молитесь. Казаки обиды не спускают.

С таким напутствием меня и ввели в избу. Там, посреди большой комнаты – одной на весь дом – стоял стол, срубленный из плах, и две лавки. На одной из них, лицом к двери, сидел немолодой казак с витым шнуром вместо погон на плечах мундира, с худым лицом, украшенным большим острым носом. При виде нас он отложил лист бумаги, на котором что-то выводил гусиным пером, и с любопытством уставился на меня.

– Вот, ваше благородие, – доложил урядник. – Шпиена спымали, возле лагеря ошивался. Казака Головатого кулаком ударил – да так сильно, что с коня сшиб.

– Ваш Головатый первым начал, – наябедничал я. – Ударил меня, хотя я крикнул, что русский офицер.

– Что ж ты, русский, французскую шинель нацепил? – ухмыльнулся есаул.

– Из плена бежал. В своем мундире не выбрался бы из Москвы. А помог мне в том капитан Главного штаба Александр Самойлович Фигнер. Он шинель и дал. Под ней у меня русский мундир.

– Снимите с него шинель! – приказал есаул.

Казаки споро развязали мне руки и, стащив шинель, бросили ее на лавку. Сами встали по бокам и положили ладони на рукояти сабель.

– Вижу, – сказал есаул и добавил быстро: – Чин, должность, полк?

– Младший офицер отдельного батальона конных егерей при командующем Второй армии капитан Платон Сергеевич Руцкий.

– Нет такого батальона, – усмехнулся есаул. – Как и Второй армии. Объединили их.

– Когда уезжал в Петербург, были, – пожал я плечами. – Отсутствовал в армии более месяца. Понимаю ваши сомнения, господин есаул, но многие могут подтвердить мою личность. Например, майор Спешнев, командир означенного батальона, как и любой из его офицеров. Генералы Неверовский, Паскевич, ваш казачий генерал Иловайский.

– Знаешь Василия Дмитриевича? – насторожился есаул. – Откель?

– Бились вместе под Смоленском. Этот крест, – я коснулся знака Военного ордена, – за него. Василий Дмитриевич выделил нашему батальону полусотню казаков под командой хорунжего Чубарого. Мы с ним еще пушки незадолго до Бородино захватили, – я помолчал. – Сгинул Гордей Иванович в Бородинском сражении вместе со своими казаками. Ударил с ними во фланг польских улан, которые на остатки нашего батальона мчались, а между нами тогда Багратион находился. Не стало бы командующего, кабы не казаки. Дал нам минутку Гордей, чтобы пушки развернуть и в каре встать. Пожертвовал собой, живот положив за други своя.

– Сам видел?

Есаул привстал, смотря на меня с каким-то странным выражением лица.

– На моих глазах все было. После боя майор Спешнев приказал мертвых казаков собрать и похоронить по-христиански. Но я этого уже не видел – отбыл в Петербург по именному повелению.

– Оставайтесь здесь! – приказал есаул казакам. – С этого, – он указал на меня, – глаз не спускать. Я скоро.

Нахлобучив на голову форменную шапку, он выбежал из избы. Отсутствовал долго, где-то с час. Сколько точно, сказать не могу – часы у меня забрали французы. Все это время я стоял, переминаясь с ноги на ногу под хмурыми взглядами казаками. Сесть мне не предложили, а сам я просить не стал – ну их, этих донцов! Ишь, рожи!

Наконец, в сенях послышались шаги, отворилась дверь, и в избу, пригнув голову, чтобы не врезаться в низкую притолоку, шагнул… Иловайский. Следом скользнул есаул.

Иловайский пару раз моргнул, видимо, давая глазам привыкнуть к полумраку избы, и уставился на меня.

– Руцкий? Платон Сергеевич?

– Здравия желаю вашему превосходительству! – отозвался я. – Рад вас видеть, Василий Дмитриевич.

– Живой! – он шагнул ко мне и заключил в объятия. Потискав, отступил на шаг. От генерала ощутимо несло перегаром. – А говорили: нет тебя – сгинул на Семеновских флешах.

– Слухи о моей смерти несколько преувеличены, – процитировал я классика.

– Все такой же шутник! – засмеялся генерал. – А это что? – он указал на мою скулу. – Кто бланш подвесил?

– Он! – я ткнул пальцем в Головатого. – Еще и зарубить грозился.

– Лазарев! – рявкнул Иловайский, обернувшись к есаулу. – Что тут происходит? Как смели? Да ты знаешь, кто это? Как он со своими егерями французов бил – в Смоленске и под Бородино? На кресты его глянь! Платон Сергеевич еще и пиит. Песню какую про казаков сочинил! Только пуля казака во степи догонит… – пропел он, неимоверно фальшивя. – Да я вас!.. – генерал сжал кулак и погрозил им побледневшим казакам.

– Капитана за аванпостами задержали, – поспешил объясниться есаул. – Во французской форме был, – он указал на шинель, лежавшую на лавке. – Казаки за шпиона сочли. Сами знаете, ваше превосходительство, шныряют поляки возле нашего лагеря. Многие из них русский язык дюже знают и выдают себя за наших. Попутали сгоряча.

– С чего вам вздумалось во французской шинели форсить? – повернулся ко мне Иловайский.