Пистоль и шпага

– Из плена бежал. Захватил меня вчера под Москвой разъезд французских драгун – с пути сбился. Посадили под замок, но, когда везли по городу, усмотрел меня капитан Главного штаба Фигнер. Он сейчас в Москве, выдавая себя за француза, разведку ведет. Вечером помог мне сбежать, за город вывел. Эту шинель он дал, чтобы караулы миновать. В русском мундире не пропустили бы.

– История!.. – покачал головой генерал. – Ладно, разберемся. Этого – под арест! – указал он на Головатого. – А ты, Платон Сергеевич, айда со мной. Посидим, побеседуем. Лазарев сказал, что ты видел, как Чубарый погиб.

– Так точно, ваше превосходительство! – подтвердил я.

– Пошли! – кивнул Иловайский и первым направился к двери. Я устремился следом, за мной – есаул. – Вот что, Лазарев, – сказал генерал ему снаружи. – Пока буду с Платоном Сергеевичем говорить, собери ему подарков за обиду. Видишь, ничего у человека нет, даже шпаги. Чисто его французы ободрали. Как ему перед начальством явиться? И коня хорошего подбери – не пристало офицеру пешком ходить. Понял?

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – вытянулся есаул и сделал знак стоявшим у крыльца казакам. Нам подвели коней: генералу вороного, а мне гнедую кобылку. Трофейного мерина уже куда-то увели. Мы с Иловайским забрались в седла и порысили по улице. Следом тронулась свита Иловайского, состоявшая из казачьего офицера – видимо, адъютанта, и четырех донцов.

– Сердишься на казаков? – спросил меня генерал.

– Уже нет, – ответил я, подумав. – Хотя этого Головатого наказать стоит, чтобы руки не распускал. Я ведь крикнул, что русский офицер, а он – кулаком! Курвой польской обозвал.

Иловайский крякнул.

– Какие наказания по такому случаю у вас предусмотрены, ваше превосходительство?

– Разные, – пожал плечами генерал. – Могут расстрелять, а могут и плеткой по-отечески вразумить, – он с хитринкой в глазах посмотрел на меня. – Как пострадавший пожелает.

– По-отечески будет достаточно, – сказал я.

– Благодарю, Платон Сергеевич! – кивнул он. – Не хотелось, знаете ли, расстрелов. Казаки молодые, горячие, недавно с Дона. Отличиться хотят. Теперь десять раз подумают, прежде чем рукам волю давать.

За разговором мы незаметно подъехали к избе, где квартировал Иловайский. Генерал легко спрыгнул на землю, я последовал его примеру, и мы вошли в дом. Внутри обнаружился такой же непритязательный стол с лавками, как и у есаула – похоже, их ладили по одному образцу. Разве что в углу под иконами стояла застеленная ковром деревянная кровать, а рядом – табурет, на котором лежали кисет с табаком и трубки.

– Садись! – Иловайский указал на лавку. – Сейчас нам соберут поснедать. Я как раз собирался, когда Лазарев прибежал.

Собрали мигом. Нарезанное крупными кусками сало, ветчина, соленые огурцы, хлеб. Денщик водрузил в центр стола зеленый штоф, поставил серебряные чарки и удалился по знаку генерала. Иловайский разлил водку и поднял свою чарку.

– Помянем раба божьего Гордея и его казаков. Царство им небесное!

Мы выпили и закусили. После бессонной ночи водка ударила мне в голову, а желудок голодно заурчал. Я набросился на еду. Иловайский присоединился. Некоторое время мы дружно ели.

– А теперь – рассказывай! – сказал генерал, заметив, что я утолил первый голод. – Как Гордей сгинул.

Я рассказал. Он слушал молча.

– Добрый был казак, – сказал после того, как я смолк. – Лихой и разумный. Знаешь, что он в университете учился?

– Нет, – удивился.

– В Москве, – подтвердил Иловайский. – Год там пробыл, а потом сбежал на Дон. «Не могу, – сказал, – в городе. Воли нету». Хорошо, что похоронили братов – редко кому под Бородино такое выпало. Много наших там легло. Вот так, капитан. Кстати, откуда такой чин? Когда в последний раз видел, был подпоручиком.

– Государь пожаловал за захваченные пушки поручиком по гвардии. Ну, я обменял чин на армейский в военном министерстве.

– Не схотел, значит, в гвардии служить? – усмехнулся генерал.

– К своим желаю. Они мне как родня.

– Понимаю, – кивнул Иловайский. – Мне мои казаки тоже как дети. Только нет больше вашего отдельного батальона. Дохтуров, как встал во главе армии, сказал, что ему не нужно, а потом и Второй армии не стало – слили с Первой.

М-да, грустно.

– Где сейчас Спешнев с егерями? – спросил я.

– Вроде Паскевичу в дивизию отдали, – пожал плечами генерал. – В Главном штабе спросишь. Тебе туда по-любому нужно.

Гм… Явиться одиночкой в штаб мне не с руки. Офицер, бежавший из плена… Без бумаг… Сейчас, конечно, не как в 1941 году, особых отделов в армии нет, да и плен позором не считается – обычное дело на войне. Однако смотреть будут косо. Нужен поручитель. Потому я просил Фигнера ехать вместе. Ничего, генерал лучше будет.

– Имею важные сведения, ваше превосходительство, – сказал я. – В плену меня сам маршал Даву допрашивал. Пока ждал у него в приемной, подслушал разговор штабных генералов. На меня они внимания не обращали – какой-то пленный. В ближайшие дни французы выступят из Москвы в направлении Малого Ярославца.

– Точно знаешь? – насторожился Иловайский.

– Ручаюсь. Даже могу сказать, под чьим началом пойдут французы.

– И?