Пистоль и шпага

Мы с Семеном изобразили на лицах готовность отправиться в сарай, который здесь служит гауптвахтой. А что? Это не в моем времени. Режим нестрогий, арестованных офицеров дозволяется посещать, приносить им передачи. В роли таковых обычно выступают стеклянные емкости с веселящими напитками и закуски. О том всей армии известно. Арестантов в России жалеют, и каждый из товарищей офицеров, посаженных в сарай, считает своим долгом скрасить им заточение.

Багратион, разумеется, об этом знает, потому, сердито посмотрев на наши рожи, только покрутил головой.

— Ничем вас не проймешь! Ладно. Наказывать Руцкого не буду, но и награждать тоже. Не за что. Он лишь исправил свой проступок. Не следовало бросать пушки в Смоленске. Знаю, что хотите сказать, майор, — предостерегающе поднял он руку. — Орудия были неподходящих калибров, но даже такими дрянными вы наносили неприятелю существенный урон. Значит — лишними не оказались бы. Сейчас каждое ружье в цене, рекруты приходят из Москвы с фитильными самопалами, а то и вовсе с пиками. При таких обстоятельствах строго спрашивают за любую потерю. Руцкому следует быть благодарным, что в реляции о его подвигах, отправленной в Санкт-Петербург, я умолчал об утрате пушек. В списках по армии они не числились. Так что свои награды подпоручик получил. Ясно?

— Так точно! — выпалили мы хором.

— Поговорите с этим немцем, — продолжил командующий. — Убедите его рассказать в штабе светлейшего нужную нам историю. Верните ему шпагу, пообещайте, что к его просьбе поступить на службу в русскую армию отнесутся со вниманием. Скорей всего, так и будет. Немцев у светлейшего полно. Одним больше…

Багратион сердито засопел. Не любит князь немцев. С Барклаем враждовал, и перенес это отношение на других. Хотя сам грузин, а начальником штаба у него француз.

— Свободны! — махнул рукой командующий. Мы отдали честь, повернулись и вышли из избы.

— Попали под горячую руку, — сказал Семен снаружи.

Я только плечами пожал. Не наша вина, что у Багратиона плохое настроение. С тех пор как главнокомандующим назначили Кутузова, оно такое у князя перманентно.

— Хотел выхлопотать тебе орден, — продолжил Спешнев. — Ты его заслужил.

— Будет тебе! — махнул я рукой. — Главное: живы и здоровы, пушками разжились. В конце концов, командующий прав: я только вернул то, что потерял в Смоленске. Зато Рюмину и Чубарому ордена достанутся, егерей и казаков наградят. Сочтемся славою…

— Ведь мы свои же люди. Пускай нам общим памятником будет бегущий из России Бонапарт, — продолжил Семен. Мы рассмеялись, вызвав тем самым удивленные взгляды штабных.

Фон Бок, которому вернули шпагу, просьбу воспринял с пониманием. Тертый калач, не один год воюет и знает, как в армии добывают награды. Соглашение мы закрепили за богато накрытым столом, где имелись вино и водка, ветчина и даже жареные куры. Синицын по старой памяти расстарался. Став командиром роты, он не снял себя обязанностей по обеспечению теперь уже батальона хлебом насущным. В его распоряжении и общая казна. Это предложил Семен, и офицерское собрание утвердило. Синицину подчинили ротных каптенармусов, и он гоняет их как сидоровых коз. Золотой человек!

Праздновали успех операции офицерским составом батальона. Рюмин и Чубарый выглядели именинниками. Их можно понять: столько служили — и никаких наград. Не успели перейти в батальон — и представлены к орденам. Расстроенного Голицина Семен успокоил обещанием, что следующее дело — его. Лучился радостью штабс-капитан Зыков, получивший под начало дополнительно четыре пушки с зарядными ящиками и упряжками. Теперь он командир усиленной артиллерийской роты и может претендовать на повышение в чине. Довольно улыбался бывший отставной фейерверкер Ефим Кухарев, который прибился к нам в имении графини Хрениной и славно повоевал со своими пушками под Смоленском и в городе. Как и Синицын, Ефим произведен в прапорщики и теперь поставлен командовать четырьмя орудиями.

— Никогда не мыслил о таком, ваше благородие, — сказал он мне после производства в офицеры. — Я же из крепостных. Барин меня мальцом из деревни забрал, повелев обучить грамоте и арифметике — заметил, что смышленый. Помощником к управляющему определил. А мы с тем девку не поделили, разодрались, и я этого немца побил. Барин осерчал и отдал меня в солдаты. Там меня, как грамотного и умеющего считать, в артиллеристы записали. Воевал крепко. Покойный граф Хренин меня отличал, и после ранения забрал к себе в имение. Там я жил в довольстве, но, считай, как дворовой. А тут дворянин, ваше благородие[10]. Любой купец обязан кланяться. А все благодаря вам, княжич!

Он попытался поцеловать мне руку.

— Прекрати, Ефим Игнатьевич! — отдернул я ее. — Мы с тобой теперь дворяне, и, следовательно, ровня. Сам недавно в мещанах числился. Лучше скажи, что делать станешь, как война кончится? После нее тебя из армии непременно попросят — с твоей-то ногой. Это сейчас всех в строй ставят, включая калек и инвалидов[11].