Все смотрят на меня, кто с изумлением, кто с ужасом, некоторые с уважением, когда я иду к сцене. «Нет, ты всё же не трус, Пит Мелларк, не трус». Но мне интересен только один взгляд, взгляд темно-серых глаз со сцены, Китнисс Эвердин смотрит на меня, смотрит, открыв рот. Она догадалась. Отлично.
Я на сцене, все смотрят на меня, на меня и на Китнисс, мы стоим вместе, и Китнисс протягивает мне руку. Ледяную как ее родной лес в настоящую стужу.
— Ты вызвался добровольцем, ты брат этого мальчика? — спрашивает меня распорядительница.
— Нет, — я скромен, сомнения меня еще не покинули, умирать-то страшно.
— Но почему? — недоумевает эта женщина.
И вот я решаюсь:
— Я люблю Китнисс Эвердин, я вызвался добровольцем, чтобы помочь ей победить, — рука Китнисс как тиски сжимает мою. А у нее сильная для девушки рука. Тяжелая рука девушки-браконьера. Но мне всё равно: «Ну что, удивил и тебя тоже, Китнисс? Привыкай».
И тут все присутствующие поднимают вверх руки с тремя пальцами. Они приветствуют девушку, которую боятся даже волки.
И того юношу, имя которому, Пит Мелларк, и которого больше никогда не назовут словом «трус».