Питер

Над левой бровью Уберфюрера прорезалась тоненькая красная чёрточка. Миг — и чёрточка набухла красным. Выступила капля крови, покатилась вниз, попала Уберу в тёмную бровь. Капнула вниз. Скинхед моргнул. Затем поднял руку, тронул пальцами порез — отнял и посмотрел на кровь с удивлением. Перевёл взгляд на телохранителя.

Рамиль пожал плечами. Вот так.

— Дело, — согласился Убер. Резким движением размазал кровь по лбу. Теперь он напоминал индейца в боевой раскраске.

Опять перекинул нож в левую руку и двинулся вперёд.

Быстрое движение Рамиля навстречу. Сверкающие полосы. Звяк-звяк-звяк. Н-на! Выпад и широкий взмах Рамиля. Уберфюрер увернулся, отскочил. Пауза. На левом плече появилась короткая царапина.

Вокруг них начала собираться толпа. Гул нарастал. Сейчас должны были появиться патрульные, но пока стояла относительная тишина.

Уберфюрер вдруг засмеялся.

— Он ведь у Ахмета, мой нож? — сказал скинхед. — Ты для него старался? Каково это — быть нянькой, а, Рамиль?

Телохранитель споткнулся. Лицо дрогнуло.

— Не твоё дело, — он впервые подал голос за время схватки. — Я его зацепил, понял, Убер. Надо добивать, а то он меня тут на кусочки порежет.

— Пелёнки ему часто меняешь, а?

Телохранитель раздул ноздри.

— А с женщинами ты тоже за него? Или как? — продолжал издеваться скинхед. — Я смотрю, ты везде за него, Рамиль. И ноготки ты мне дёргал для его удовольствия… или всё-таки для своего? Ну, скажи, не разочаровывай меня.

— Теперь я тебя убью, — сказал Рамиль жестко. — Ты труп.

Они сошлись. Блеск клинков, звяканье металла. В следующее мгновение Рамиль неловко осел на колени. Ноги не могли больше держать это большое сильное тело. Он помедлил, попытался встать… И упал, раскинув руки.

Скинхед выпрямился. Окровавленное лезвие высовывалось из его пальцев.

— А умирать ты тоже за него будешь, да, Рамиль? — сказал он мертвецу. Уберфюрер повернулся и спрыгнул на рельсы. Дело закончено. Пора сматываться… Звук выстрела.

Он на мгновение остановился, вздёрнул голову. Это в той стороне, где они оставили Орлова. Толпа вверху, над головой скинхеда загудела.

Туннели. Кажется, всё повторяется.

Иван, подумал Сазонов. Иван, Иванядзе, Фигадзе. Вот ты где. Он поднял «кольт-питон», прицелился. Навскидку он обычно стрелял точнее, но это же наш старый добрый друг Иван. Рисковать не стоит… хотя.

Почему нет? Сазонов усмехнулся, опустил револьвер и всунул его в набедренную кобуру.

Иванядзе стоит риска.

Он поднял фонарь и, держа на вытянутой в сторону правой руке, двинулся вперёд. Если Иван будет стрелять на свет, то пусть стреляет. Я всё равно быстрее.

* * *

Каждый охотник желает знать… Где сидит Сазан.

Он всё равно быстрее. Какие у нас, однако, получаются кошки-мышки. Иван покачал головой, направил фонарь на стену.

Луч света пробегал по выбоинами тюбингов, высвечивал ржавые скобы для крепления кабелей. Пустые. В этом переходе всё полезное уже давно снято, кабель пошёл в дело, а крысы пронумерованы. Но даже здесь, в исхоженном вдоль и поперек перегоне от Невского до Сенной иногда пропадают люди.

Впрочем, мне это не грозит. Иван усмехнулся, поднял «ублюдка», что дал ему Шакилов, к плечу, быстро пошёл вперёд. Прошло две минуты с момента прибытия команды адмиральцев на Невский. Сюда они тоже скоро доберутся — но мы уже будем на Сенной. Дай бог.

Он выключил фонарь, обернулся проверить, нет ли погони.

Моргнул.

Остаточное пятно света плыло перед глазами. Одинокий фонарь светил вдалеке.

Или это одинокий спутник, мирно идущий на ярмарку, либо… Иван пригнулся. Либо Сазонов.

* * *

Свет впереди погас. Так, так, Ванядзе. Испугался? Запаниковал?

Ты не будешь стрелять на свет. Сазонов усмехнулся. Потому что ты не знаешь, кто это идёт, а убивать случайного прохожего — это не твой стиль, Иван. Сазонов ускорил шаг.

Я помню, какой ты был, Иван, когда я пришел в команду. Ты был не как все. Ты смотрел на меня и был серьёзен. Не издевался. Не презирал, как неумеху — а я был неумеха, криворукий, чего уж скрывать…

Ты смотрел на меня как на человека.

Возможно, за это я тебя и ненавижу.

Я перерос всех. Гладыш, ржавший надо мной и издевавшийся, теперь смотрит мне в рот. Он мой человек, Иван — а не твой. И пускай сегодня Гладыш взбунтовался, это ничего не значит. Гладыш слабый. Рано или поздно он всё равно ко мне вернется.

Всё, что было твоё, — стало моим. Или станет.

Мы ненавидим не тех, кто выше нас и презирает, а тех, кто выше нас — но относится к нам, как к равным. Такова уж человеческая природа.

Сазонов вынул револьвер из кобуры. Огонёк впереди вспыхнул снова, начал удаляться. Сазонов перешёл на бег.

* * *

Фонарик вдруг затрясся сильнее, словно тот, кто его держал, перешёл на бег.

Торопимся, да?

Очень я тебе нужен, Сазон?

Иван встал, широко расставив ноги, вскинул автомат к плечу. Пятно света продолжало дёргаться вверх-вниз. Бежит, родной.

Он приложился щекой к прохладному гладкому дереву приклада.

Мои любимые конфеты, — сказал он беззвучно. Положил палец на спусковой крючок, чуть прижал. Готово, можно стрелять. Эх, Сазон, Сазон.