Питер Джексон и создание Средиземья. Все, что вы можете себе представить

И все же в последнем фильме он предстает перед нами человеком действия – таким, каким мы его раньше не видели. «Годы обязывают!» – рассмеялся Маккеллен, вспомнив, как колотил орков посохом. Гэндальф, по его словам, воплощает в себе многое: он не столько волшебник, сколько генерал. И все же он предпочел, чтобы в конных сценах в основном снимались каскадеры. В 1988 году его близкий друг Рой Киннир упал с лошади во время съемок «Возвращения мушкетеров» и умер от инфаркта, вызванного травмой. «Для непривычного человека лошади – опасные животные. Я ограничиваюсь минимумом съемок с ними».

Быстрого как ветер коня Гэндальфа Сполоха в тот период играл двенадцатилетний андалузский жеребец Бланко. В более ранних сценах в роли Сполоха снимался другой андалузец – Домино. Они тоже стали героями одной истории.

«Бланко был дублером Домино, – пояснил Маккеллен, который за долгие годы немало узнал о политике театра. – Домино был гордым и общительным конем. Он отказывался работать, если за ним не наблюдал другой конь».

В задачу Бланко входило приходить на площадку и смотреть, как работает Домино. «Можете представить, каково это – быть дублером и постоянно смотреть на основного актера?» Великий трагик содрогнулся при одной мысли об этом.

В конце концов бедняге Бланко это надоело, поэтому он хорошенько лягнул Домино. «Так он и получил роль».

Когда на следующий день я отправился искать конюшни (в буквальном смысле полагаясь на нюх), штатный табунщик Грэм Уэр-младший сказал, что на площадке находится сорок лошадей, включая пятнадцать специально обученных, которые могут выполнять различные трюки: падать, вставать на дыбы, позволять наездникам ездить без седла и не пугаться, если седло упало (на удивление редкий навык).

«Очень важно, чтобы актеры доверяли лошадям, – сказал Уэр, выходец из династии австралийских берейторов, и показал на спокойного белого жеребца Бланко. – Он настоящий джентльмен».

В отношениях с людьми, но не с конями-соперниками.

Уэр также тренировал актеров, и – судя по его лицу – это было сложнее, чем объезжать лошадей. Чтобы полюбить и понять лошадь, им нужно было заниматься несколько недель по три-четыре часа в день.

«Вигго – лучший наездник», – без тени удивления сказал Уэр.

Кстати о Вигго. Посреди моей беседы с Бойдом Мортенсен распахнул дверь, ворвался внутрь с огромным зеленым молотом из губки (как оказалось, эту штуку использовали при создании спецэффектов с мумаками), врезал этим молотом коллеге и убежал обратно. Инцидент стал вдвойне странным, потому что Вигго был одет в костюм Арагорна. Ошарашенный Бойд быстро взял себя в руки и надулся: «Чертов Вигго».

Вуд говорит, что, несмотря на всю глубину, в Мортенсене есть некоторая ребячливость. «Он настоящий балагур. Тот еще чудак. Он очень забавный. С оригинальным чувством юмора. У него собственный ритм».

Бедный Бойд снова посерьезнел, вспоминая, как проникся той серьезностью, которую ощутил Пиппин, когда они с Гэндальфом приехали в Минас Тирит, стоящий на пороге войны. «Работать с сэром Иэном было честью», – восхищенно сказал он.

Мортенсен остался верен себе до самого конца. Он стал живым символом съемок – его дерзкая, всепоглощающая энергия и приверженность общему делу показывают, что было движущей силой трилогии, создание которой порой граничило с безумием.

«Сложно представить, где бы мы были без него, – оглядываясь назад, говорит Джексон. – Невозможно смотреть на него, не думая об Арагорне, или представлять Арагорна, не видя Вигго. Я раньше не видел, чтобы актер так проникался духом роли».

«Вигго много думал о своем костюме, – сказала художник по костюмам Нгила Диксон, когда я снова заглянул в костюмерную. – Он продумывал все, вплоть до того, как завязывались его ботинки, вдыхая в костюм собственную жизнь».

Мортенсену было важно не только как он выглядел, но и как он одевался. Он хотел, чтобы зрители увидели, как он натягивает перчатки, засовывает кинжал в ножны и завязывает шнурки, потому что так они могли лучше понять героя. В какой-то момент он захотел сделать на левом плече татуировку с Древом Гондора, ствол которого спускался бы у него по руке, и попросил Ли нарисовать эскиз. Художник не понял, идет ли речь о постоянной татуировке, но слышал, что Джексон и Уолш не слишком прониклись этой идеей, а потому «дипломатично не стал ничего ему обещать».

Все понимали: так уж устроен Мортенсен. С его появлением в новозеландское прагматичное мышление пришла поэтичность. «Вигго – художник», – сказал мне Орландо Блум в 2012 году. И все же, когда Мортенсену пришла пора заглянуть ко мне на интервью, избавившись от зеленого молота, его покоробило предположение, что его запомнят как легендарного Вигго, который не расставался с мечом и почти не снимал сценического костюма.

«Складывается впечатление, что я всегда был таким, но на самом деле это неправда. Мне хотелось взять от Новой Зеландии все лучшее, поэтому время от времени я охотился и рыбачил. Я не снимал костюма, потому что съемки шли непрерывно. У меня не было времени на репетиции, как у всех остальных».