Питер - Москва. Схватка за Россию

Кстати, именно здесь произошел интересный поворот староверческой мысли, связанный с обоснованием позитивного отношения к торговле и производствам. Ранее у приверженцев древнего благочестия подобные дела не пользовались особым расположением. Теперь же со стороны духовных лидеров староверия коммерция стала признаваться благодатным занятием, если она поддерживала существование единоверцев[86]. Устройство Выговской общины послужило моделью для хозяйственной и управленческой организации старообрядцев по всей стране. Со второй половины XVIII века, то есть когда начал складываться внутренний российский рынок и ослабли гонения, раскол превращается в прогрессирующую экономическую силу в купеческо-крестьянском облике. Уже в 1770-х годах, в правление Екатерины II, происходит легализация староверия посредством оформления его новых крупных центров в Москве и Поволжье. Выйдя из-за границы, из лесов и подполья, старая вера начала заполнять российские просторы, преобразуя их своей хозяйственной деятельностью. Однако экономика, выросшая из раскольничьей религиозной идеологии, не была капиталистической в полном смысле слова. Ее движущая сила и предназначение были связаны не с конкуренцией развивающихся хозяйств, как это происходит и происходило в Европе, а с утверждением солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях.

Эта особенность не осталась незамеченной. В 1780-х годах князь М.М. Щербатов подчеркивал, что все старообрядцы «упражняются в торговле и ремеслах», демонстрируя большую взаимопомощь и «обещая всякую ссуду и воспомоществование от их братьев раскольников; и через сие великое число к себе привлекают»[87]. В первой половине XIX столетия эта особенность старообрядчества уже вызывает у многих серьезные опасения.

Например, у московского митрополита Филарета: он объяснял распространение раскола наличием общественной собственности, которая, будучи его твердою опорой, «скрывается под видом частной»[88]. К тому же раскольничьи наставники, проживающие не где-нибудь, а в столице на Охте (имелся в виду Павел Онуфриев Любопытный), в своих сочинениях открыто «проповедуют демократию и республику»[89]. По убеждению знаменитого архиерея господствовавшей церкви, это доказывает, что раскол стал особой сферой:

«в которой господствует над иерархическим демократическое начало. Обыкновенно несколько самовольно выбранных или самоназванных попечителей или старшин управляют священниками, доходами и делами раскольничьего общества... Сообразно ли с политикою монархической усиливать сие демократическое направление?»

 – вопрошал митрополит Филарет[90]. С ним нельзя не согласиться: очевидно, что собственность, которая через механизм выборов наставников и попечителей оказывается принадлежащей не конкретным людям, а общине, не может быть частной. Хотя для внешнего мира и государственной власти она именно такой и представлялась. Внутри же староверческой общности действовало правило: твоя собственность есть собственность твоей веры. Как отмечал один из полицейских чиновников, изучавших раскол:

«Закон этот глубокая тайна только агитаторов (то есть наставников. – А.П.), но она проявляется в завещаниях богачей, отказывающих миллионы агитаторам на милостыни, и в готовности всех сектаторов разделить друг с другом все, если у них одна вера»[91].