Питер. Война

– Ага, – диггер хмыкнул в маску. – Учебная. Крутой перец.

Теперь этот «крутой перец» мертв. Ну, и чего стоит его крутость?

Грек помолчал.

– Разберитесь здесь, – сказал он Грифу. – Я буду наверху.

Вернувшись на площадку четвертого, верхнего этажа, командир диггеров достал бинокль. Надо осмотреть окрестности.

Интересно, почему одни здания в городе – как новенькие, а другие – словно после артиллерийского обстрела? Грек покачал головой. Приставил бинокль к глазам, навел резкость. Волна тварей продолжала кого-то преследовать. Бегунцы прорезали, как большие корабли, стаю мелких собак Павлова, за ними шестововали худые скелеты Голодных Солдат… Истинное столпотворение.

На мгновение Феофанову даже показалось, что он видит высокую серую фигуру среди этой толпы. Рука дернулась. Неужели знаменитый Блокадник? Грек чертыхнулся, подкрутил резкость. Нет, серой фигуры больше не видно.

Крр. Бух, бух. Шш-х.

Феофанов резко повернулся. Что еще? Шаги. Шорох бетонной крошки. Кто-то поднимался по лестнице, причем не особо таясь. Через несколько мгновений в проеме лестничной клетки показалась голова Поэта. Увидев наведенный на него «калаш», диггер безмятежно помахал рукой. Все-таки он безбашенный, решил Феофанов. Небось, еще и улыбается там, под противогазом. Ох, уж этот Поэт. Командир опустил автомат, чуть не сплюнул в маску, но в последний момент удержался.

– Чего надо? – спросил грубо.

– Командир… там это… того…

– Короче!

– Дышит.

– Кто дышит?

Сталкер пожал плечами.

– Ну, этот… Крутой перец. Прикинь. И у него… гм… – Поэт вдруг потерялся в словах. – В общем, он, кажется, наш.

Несколько мгновений Феофанов не мог сообразить, что это означает.

– Наш?!

…Стен здесь практически не было, от всей лестничной клетки более-менее уцелела только лестница, но даже в ней зияли дыры. Сырой питерский ветер врывался в пробоины, толкал командира в плечо. Феофанов сбежал вниз, автоматически перешагивая через провалившиеся ступени. Неловко оступаясь, на пятках спустился по склону из битых кирпичей и мусора.

– Показывайте.

Самохвал, медик отряда, посторонился. Перчатки его химзы были заляпаны красным.

«Крутой перец» лежал на земле, заваленной обломками кирпичей. Кровь была повсюду, словно ее разбрызгивали под давлением. Рядом с «перцем» на корточках сидел Рыжий, следопыт группы. Заметив взгляд командира, диггер молча оттянул рукав изодранной защитной куртки – так, что в прореху стала видна татуировка.

Ё, моё! Феофанов сглотнул.

Действительно. Похоже, рейд накрылся. И волей-неволей превратился в спасательную операцию…

На поверхности, как и в океане – людей не бросают. Морской закон.

Особенно своих.

В прорехе химзы виднелась татуировка: серп и молот в окружении лаврового венка. «Коммунист? Здесь?! Что за черт…»

Раненый внезапно дернулся, судорожно втянул радиоактивный воздух сквозь пересохшие, растрескавшиеся губы. Но в сознание так и не пришел. Высокий, широкоплечий, жилистый. Голова бритая, в шрамах. Кровищи-то, подумал Грек. Интересно, в этом теле хоть пара костей уцелела?

Феофанов кивнул. Возможно, сейчас мы просто теряем время… Повернулся к медику:

– Вколи ему чего-нибудь… сам знаешь. Перевязку там, шины. И побыстрее! Рыжий, у тебя вроде была запасная маска? – диггер кивнул. – Давай, тащи. Времени нет, Женя. Нет времени. Упаковываем его и – домой. Мужика надо вытащить.

Феофанов оглянулся. Часовой наверху показал знаками – все чисто.

– Кто знает, вдруг этот вернется.

Грек подумал о сером монстре и передернулся. Жуткая тварь. Кто знает, смог бы он, как этот бритый, выйти на монстра врукопашную?

– Командир, – медик отряда, Самохвалов, помедлил. – Он не дотянет. У него… Может, не стоит тратить радиозащиту? У нас осталось всего ничего, пара шприцев. Что я потом ребятам колоть буду?

– Не жадничай, – оборвал Феофанов. – Кастет, давай наверх, проверь. Все, пакуем его и пошли.

– Не дотянет, я же говорю, – медик устало покачал головой. – Только зря мучить будем. И ребят, и его.

– А ты, Самохвал, постарайся, чтоб дотянул. Я понятно выражаюсь? – Феофанов добавил металла в голос.

Медик выпрямился. Его старая химза, вся в белесых пятнах, словно вытравленных кислотой, полоскалась на ветру.

– Есть.

Феофанов и сам понимал, что бритоголовый вряд ли дотянет до Звездной. Но по-другому поступить не мог.

Даже если он просчитался, лучше такая ошибка, чем гниленькое, паскудное ощущение, что нечто важное осталось несделанным. Что мог поступить как настоящий человек, но почему-то вдруг – струсил, испугался, не стал. Поленился.

Вытащим.

– Командир, готово, – доложил медик.

Забинтованный, упакованный в несколько слоев полиэтиленовой пленки – для защиты от излучения, – раненый лежал на земле, словно новорожденный младенец в пеленках. Под него подстелили кусок брезента, связали узлами углы, чтобы удобней было нести. Добавили пару ремней для надежности. Получились импровизированные носилки. Дай бог дотянуть до Звездной.

Командир кивнул. «Хорошие у меня ребята».

– Ну, с богом… двинулись!