Питерская принцесса

Любовь любовью, но Сергей Иванович вечерами сидел за бумагами, и новобрачная частенько засиживалась у Раевских допоздна. Иногда в коридоре раздавались шаги Сергея Ивановича. Он прихрамывал немного, и получалось такое характерное пошаркивание: тук – одной ногой, тук-тук – другой.

– Аллочка, киска, пора спать! – игриво звал он из коридора.

– Ой, – первый раз все вздрогнули от неловкости, старательно показывая лицами, что ничего особенного не произошло – ну, хочет человек спать, что здесь такого!

Аллочка побежала за Дедом.

– Никогда в жизни мне не было так больно, – признался Юрий Сергеевич жене и крикнул в коридор: – Спокойной ночи, папа, спокойной ночи, Аллочка!

Для Маши Аллочкино вторжение в их жизнь было как болезненный укол гигантским шприцем – и больно, и унизительно, и потом болит-болит долго, все никак не перестанет. Горе ее от Дедовой женитьбы горше оказалось, чем после смерти Бабушки. Но ведь это она, Маша, была всю жизнь ГЛАВНОЙ, Дедушкиной внучкой!

– Я хочу ее убить, приковать, откусить ей голову! Папа, почему ТЫ не сердишься? – Злиться в компании было бы драматичней и безопасней, и собирающейся на тропу войны Маше хотелось завербовать себе союзников.

Юрий Сергеевич пожал плечами:

– Мне не на что злиться. Дико даже подумать, что она заменила маму. Это просто... просто жизнь, понимаешь? Деду ведь немного осталось. Будь человечком, Машка! И вообще, подумай, что такое «дед» для внуков – что-то из детства, заведомо уходящее.

– Я готова с ним сидеть! Не все время, конечно. Например, я днем, ты вечером...

– Ты готова отдавать ему кусочек своей жизни, но ведь этот твой кусочек – такой крошечный... Посидишь с Дедом и уйдешь. Ты ушла, а он остался, и еще живой.

«Ха-ха, – думала Маша, – чистое толстовство, непротивление злу. Отцу легко говорить. Он не жил всю жизнь Дедушкиной внучкой! Ни за что не уступлю».