Питерский гость

— Ршительно, господа, никого не помню… разводитъ руками Харлюзинъ. — Ну, да вотъ познакомимся. Очень пріятно.

— Хлба-соли къ намъ откушать милости просимъ, Иванъ Тимофичъ. Съ супругой просимъ… кланяется лысый мужикъ. — Ефремъ я… Въ сватовств мы родней-то приходимся. Ужъ не обидь.

— Зайду, зайду. Вотъ только маленько поосмотримся.

— Иванъ Тимофичъ! А меня, стараго пса, помнишь? спрашиваетъ кудластый мужикъ. — Ты и намъ въ сватовств родня. Бывало, я тебя какъ сгребу маленькаго за волосья, а ты меня сейчасъ просить: «дяденька, Давыдъ Андреичъ, не таскай меня, я выросту большой, такъ рубаху теб ситцевую подарю, полштофъ выставлю, рублемъ поклонюсь». Вотъ теперь посмотримъ, гд твоя правда. Помнишь ли Давыдку-то?

— Ршительно не помню.

— Ахъ, ты какой! Грхъ сродственниковъ-то позабывать. Ну, да за это мы съ тебя пять лишнихъ стаканчиковъ…

Харлюзинъ промолчалъ и сталъ отходить отъ плетня. Мужики и бабы въ недоумніи начали перешептываться.

— Носъ задираетъ! Вонъ оно и смотри! донеслось ему въ догонку. — Питерская штучка.

— Иванъ Тимофичъ! Ты ужъ тамъ какъ хочешь, а съ пріздомъ тебя поздравить надо! крикнулъ кудластый мужикъ. — Безъ этого, другъ любезный, нельзя. Мы за этимъ и пришли. Какъ знаешь, а по стаканчику поднеси! Кабакъ теперь открытъ и за четверткой я живо спорхаю.

Харлюзинъ обернулся.

— Не лучше ли, други любезные, это сдлать потомъ? спросилъ онъ. — Натощакъ-то какъ будто бы оно и не ловко.

— Зачмъ неловко? Натощакъ-то только и пить вино. Съ тощаку-то оно лучше забираетъ. Нтъ, ужъ ты, другъ, не отвиливай. Потомъ-то мы особь статья выпьемъ, а теперь безпремнно надо тебя по стаканчику съ пріздомъ поздравить. Не скупись, пошли.

Харлюзинъ ползъ въ карманъ и досталъ дв рублевыя бумажки. Кудластый побжалъ за виномъ. Бабы и мужики между тмъ залзли уже за плетень. Бабы щупали платокъ и ситецъ на плать жены Харлюзина, стараясь испробовать достоинство матерій, мужики осматривали самого Харлюзина и выпрашивали у него папиросы. Лысый мужикъ чесалъ затылокъ и говорилъ:

— А вдь мы думали, что ты вспомнишь насъ, сродственничковъ-то, и подарочкомъ намъ поклонишься. Въ кои-то вки разъ пріхалъ, да и то…

— А ты вотъ погоди… Дай мн разобраться, дай легкую передышку сдлать, смущенно говорилъ Харлюзинъ. — Разберемся мы, оглядимся, потолкуемъ съ Иваномъ Захаровымъ, кто намъ сродственникъ, кто нтъ, да тогда ужъ и приступимъ. Ты погоди.

— Да неужто мы тебя, Иванъ Тимофичъ, обманывать будемъ? Господи Іисусе! Видишь бабку Прасковью… Кланяйся, бабка… Вотъ эта бабка тебя на рукахъ нянчила, право слово, нянчила. Я тебя за виски, бывало, таскалъ. Сейчасъ околть, таскалъ, когда, бывало, ты забалуешься. Когда тебя и въ Питеръ-то въ торговую науку отправляли, такъ я и то тутъ былъ. Василій Жидковъ тебя возилъ. Померши онъ теперь.

— Ладно, ладно… Вотъ переговоримъ съ Иваномъ Захаровымъ, такъ, можетъ быть, и вспомнимъ.

— Да ты, Иванъ Тимофичъ, вотъ что… Четверть эту самую мы сейчасъ выпьемъ, а потомъ ты дай намъ на всхъ трешницу — вотъ съ насъ и довольно будетъ.

— Потомъ, потомъ… Дай только разобраться-то мн.

— Ситчику бы, матушка, намъ… приставали бабы къ жен Харлюзина.

Появился Иванъ Захаровъ. Въ рукахъ онъ несъ тарелку со свжимъ сотовымъ медомъ.

— Братецъ… Вотъ я медку наломалъ… Съ медкомъ чайку-то… говорилъ онъ.

Къ плетню подбгалъ кудластый мужикъ и держалъ въ объятіяхъ четвертную бутыль съ водкой. Лица мужиковъ прояснились.

II

— Братецъ, Иванъ Тимофичъ, да вы кушайте чайку-то еще чашечку, угощалъ крестьянинъ Иванъ Захаровъ Харлюзина. — Всего только четыре чашечки и выкушали.

— Нтъ, довольно… И такъ ужъ я… Довольно… Въ самую препорцію… отрицательно качалъ головою гость.

— Вы съ медкомъ… Медокъ самый свжій. Съ медкомъ-то вы вдь всего только одну чашечку сокрушили.

— Не могу, Иванъ Захарычъ… Спасибо.

— А вы вотъ со сливочками топлеными. Отличныя сливочки, приставала къ гостю жена Ивана Захарыча.

— Нтъ, ужъ, невстушка, и со сливочками увольте. Упарился.

— Иванъ Тимофичъ у насъ и дома въ Петербург больше двухъ стакановъ не пьетъ, а тутъ ежели взять эти самыя четыре чашки да слить ихъ вмст, то больше двухъ стакановъ будетъ, сообщала жена Харлюзина. — Онъ дома всегда изъ стакановъ, а не изъ чашки…

— Такъ не желаете ли, братецъ, стаканъ? Можетъ, изъ стакана-то вольготне питься будетъ? крикнулъ Иванъ Захаровъ. — Вдь мы, дураки сиволапые, по-деревенски чашки-то подали, потому у насъ все изъ чашекъ пьютъ. Въ чашкахъ-то чай крпче кажетъ. Пьешь, пьешь его и все какъ-будто крпкій, потому насквозь-то вдь не видать. Прикажете стакашекъ подать?

— Нтъ, нтъ, и изъ стакана пить не буду.

— Алена! Ты на слдующіе разы, какъ будешь собирать чай, такъ ставь Ивану Тимофичу стаканъ! обратился Иванъ Захаровъ къ жен. — Я и изъ ума вонъ, что по питерской мод образованный мужской полъ завсегда изъ стакановъ пьетъ. Ужъ вы простите ее, дуру-бабу, братецъ. Въ слдующій разъ безпремнно стаканъ будетъ. Ну-съ, чмъ же васъ теперь угощать? До обда еще далече.

— Да ничмъ, отвтилъ Харлюзинъ, поднимаясь съ мста. — Теперь бы вотъ пріодться, закурить сигарку и легкій проминажъ по деревн сдлать.